Отправлено: 29.05.12 18:23. Заголовок: Бои под Тюменью в 1918 г.

И начать тему хотелось бы воспоминаниями одного из участником красной обороны

Ф. А. МАСЛЕННИКОВ
НА ПОДСТУПАХ К КРАСНОЙ ТЮМЕНИ

(Питерцы на фронтах гражданской войны. Л., 1970. С.67-91)

О бойцах первых советских отрядов Западной Сибири, позднее вошедших в состав 3-й армии, о Роберте Петровиче Эйдемане, нашем командующем, о Григории Александровиче Усиевиче, ленинском посланце, военном комиссаре Западной Сибири, и о многих других дорогих моему сердцу товарищах я хочу рассказать в этих воспоминаниях.
Город Ялуторовск основан в 1659 году на месте татарского поселка Ялутур, что в переводе на русский означает «утренний отдых». Это была крепость с небольшим гарнизоном, и предназначалась она для защиты границ от набегов нагайских ханов, к началу XVIII века Ялуторовский острог оказался во второй линии, за цепью новых крепостей — Омской, Ямышской, Семипалатинской. Тогда-то Ялуторовск и был объявлен горо-дом, население которого не превышало 400—500 человек.

Вскоре он стал городом ссыльных, с 1829 года по 1848 в нем побывали декабристы В. Г. Тизенгаузен, А. В, Ектальцев, А. И. Черкасов, В. И. Браницкий, М. И. Муравьев-Апостол, И. Д. Якушкин, И. И. Пущин, Е. П. Оболенский и Н. В. Басаргин. Позднее в Ялуторовске отбывали ссылку многие народовольцы, а в начале XX века — социал-демократы.

К моменту моего приезда Ялуторовск представлял собой небольшой захолустный городок Западной Сибири с населением до пяти тысяч человек. В нем не было ни одной мощеной улицы. Летом — пыль, а весной и осенью — непролазная грязь, и только деревянные /67/ тротуары, проложенные вдоль главной улицы — Царской, несколько облегчали передвижение.

Неотъемлемым атрибутом почти каждого сибирского города являлась пересыльная тюрьма, и в Ялуторовске больше сотни лет стояла трехэтажная, выбеленная снаружи и грязная внутри, обнесенная толстой кирпичной стеной с крепкими железными воротами тюрьма.

Промышленности в городе не было, за исключением Гусевской мельницы, небольших кустарных ремонтно-механических мастерских да нескольких кустарных предприятий — пимокатных, шпагатных, маслодельных. Рабочих в городе было немного, а в уезде еще меньше. Уезд же громадный: по территории примерно равен Бельгии. Черноземный и самый кулацкий во всей Тобольской губернии.

Ялуторовской администрацией заправлял бравый казачий хорунжий, за пьянку сосланный в Ялуторовск на должность исправника, в городке был небольшой гарнизон и многочисленный штат судейских, казначейских, акцизных, почтово-телеграфных и прочих чиновников, крайне реакционно настроенных. Не уступали им в махровом черносотенстве и именитые купцы Колмыковы и Гусевы, имевшие свои магазины и склады, своих управляющих, доверенных, конторщиков, приказчиков, к ним же по своим политическим настроениям тесно примыкали ялуторовские охотнорядцы-мелкие торговцы и хозяйчики.

...Приехав в Ялуторовск, я поселился в доме моей сестры, земской учительницы Елизаветы Александровны Федосеевой. С ее мужем, участником революционного движения с 1905 года, я был очень дружен еще со студенческой поры. Михаил Иванович Федосеев сыграл видную роль в становлении Ялуторовской партийной организации. Несколько лет спустя, будучи уездным комиссаром финансов и народного образования, он трагически погиб во время кулацкого восстания.

Я очень любил эту на редкость дружную, слаженную и очень приветливую семью. При всей своей мягкости и отзывчивости Михаил Иванович был непримирим к политическим путаникам, а тем более к противникам Советской власти. /68/

В первый же день за обедом Федосеевы обрисовали сложность местного политического положения.

В Сибири не сразу во всех районах была установлена Советская власть. Только в некоторых городах (Омск, Красноярск, Иркутск), где политическое положение контролировали рабочие, переворот не заставил себя долго ждать. Получалась, например, такая картина, что в Омске и Тюмени существовали Советы, а в Ялуторовске, расположенном между ними, сидел эмисcap Временного правительства.

Со слов Федосеевых я узнал, что большинство местной интеллигенции тяготеет к партии правых эсеров, ярых врагов Советской власти, и только рабочие, учащаяся молодежь и небольшая часть передовой интеллигенции поддерживали большевиков. Но они еще не были организованы и не проявляли нужной активности.

Правда, ко времени моего приезда в Ялуторовск там уже нелегально действовала группа революционно настроенных товарищей. Возглавлял ее эсер-максималист С. П. Гроховский, сосланный в Ялуторовск еще в царское время по подозрению в покушении на губернатора. Он был противником Временного правительства и сторонником Советской власти. Впоследствии, когда Ялуторовск захватили белочехи, Гроховский погиб в колчаковских застенках. В те же дни с группой Гроховского блокировались и большевики, которыми руководил М. И. Федосеев.

На последнем совещании, которое проходило на квартире у Гроховского, было решено просить Омский Совет прислать на помощь небольшой отряд красносгвардейцев.֊ К приходу отряда мы рассчитывали выявить и активизировать всех сочувствующих Советской власти. Тогда же был выработан план захвата наиболее важных пунктов в городе и намечен состав ревкома.

В последних числах февраля небольшой отряд красногвардейцев под командованием товарища Коймова ночью вошел в Ялуторовск. К утру были заняты казармы, земство и железнодорожная станция. Когда ялуторовский обыватель проснулся, в городе уже была установлена Советская власть, в расклеенных по стенам листовках объявлялся состав временного ревкома: председатель — Гроховский, заместитель председате/69/ля — Масленников, комиссар финансов и народного образования — Федосеев, комиссар почты и телеграфа — Туранский, комиссар железнодорожной станции — Малых, секретарь — Комольцев.

На другой день организовали всеобщую демонстрацию и митинг. Трудно поверить, но, для того чтобы привлечь как можно больше жителей, особенно крестьян, перед демонстрацией отслужили молебен. Сделано это было по инициативе Гроховского, Туранского и еще некоторых членов временного ревкома. Категорически возражали большевики Федосеев, Комольцев и я.

Омские красногвардейцы могли оставаться в Ялуторовске только несколько дней. За это время нужно было провести выборы в городской Совет, наладить работу государственных учреждений, сформировать свой красногвардейский отряд.

Формирование отряда ревком поручил Гроховскому. Набор красногвардейцев проходил медленно. Это в первую очередь объяснялось тем, что огромный Ялуторовский уезд не был еще под контролем только что возникшего ревкома. Уездный же город из-за своего социального состава мог дать лишь небольшое число красногвардейцев-добровольцев. Решили формировать отряд с привлечением военнопленных чехов. Их в Ялуторовске скопилось до 800 человек. Такое решение ревкома требовало тщательной проверки каждого военнопленного-добровольца, вступающего в отряд. Позднее красногвардейские силы Ялуторовска были укреплены бывшими фронтовиками из волостей.

...Прошло несколько месяцев, целиком наполненныхт борьбой за упрочение Советской власти. Вести о событиях в столице доходили до нас случайно и с большим запозданием. Если крупные сибирские города и имели какую-то связь с Москвой и Петроградом, то уезды плохо сообщались даже с губернскими центрами. Мы были предоставлены самим себе и жили своей внутренней жизнью.

Начиная с первой половины мая в Ялуторовск начали просачиваться всевозможные слухи о передвижении чехов, о каких-то переговорах с ними советских органов... А во второй половине мая была впервые получена из Омска секретная телеграфная сводка. Уезд/70/ные Советы подробно информировались о передвиженbи белочехов на Дальний Восток. Указывалось на неопределенность их позиции и предписывались бдительность и готовность ко всем случайностям. Особое внимание Омск обращал на доукомплектование красногвардейских отрядов и усиление их боеготовности/

Тревога, вызванная появлением чешских эшелонов, усиливалась сознанием того, что за спиной у Советов существует сильное и организованное белое подполье. Огромные пространства Сибири послужили плацдармом для контрреволюции, объединившей все антисоветские силы от эсеров до монархистов. В Западной Сибири Национальный центр к появлению белочехоd успел сколотить подпольные боевые группы во главе с бывшими офицерами царской армии.

...Постепенно информационные сводки из Омска стали поступать регулярно. Сообщалось о занятии чехами и белыми Самары, Челябинска, о наплыве в Сибирь бывших царских офицеров и юнкеров.

Стала налаживаться связь с Тюменью. Оттуда поступило распоряжение организовать Чрезвычайный военно-оперативный революционный штаб/ Этому opгану передавалась вся полнота власти и вменялась в обязанность перестройка мирной жизни уезда на военный лад. Председателем Чрезвычайного военно-оперативного революционного штаба назначили меня. Его членами стали председатель уисполкома Григорьев и председатель ЧК С. А. Комольцев. Штаб разместился на Соборной площади, в доме купца Колмыкова, и сразу же приступил к работе. Прежде всего были сформированы комендатура и военный комиссариат, затем назначены волостные военные комиссары, которые должны были решить главную для нас задачу — создать красногвардейские отряды по всему Ялуторовскому уезду.

К этому времени в городе наряду с отрядом Гроховского, который состоял в основном из военнопленных, был сформирован второй красногвардейский отряд, в него вошли фронтовики из волостей. Это обстоятельство значительно укрепило наше военное положение и подняло авторитет Советской власти в уезде.

Через несколько дней была получена еще более тревожная телеграмма В ней сообщалось, что белочехами взят Курган. Неопределенность в поведении /71/ чешских легионеров исчезла. Они разгоняли Советы, арестовывали большевиков, продвигаясь по всей линии сибирской магистрали, в Ново-Николаевске, опираясь на белочешские штыки, формировалось Временное Сибирское правительство из эсеров и меньшевиков; вокруг Гришина-Алмазова, Анненкова и Пепеляева группировались офицерские силы. Омск призывал к чрезвычайной бдительности, требовал полной боевой готовности и просил срочно прислать на помощь красногвардейский отряд.

Положение в Ялуторовске также становилось крайне напряженным. Ялуторовский уезд граничил с Курганским. С разгромом Советов в Кургане к власти там пришли контрреволюционные силы. Несомненно, они поднимут головы и в близлежащих уездах, в довершение всего нам было неясно, как поведут себя многочисленные военнопленные, скопившиеся в нашем городке. Правда, не было никаких оснований подозревать в измене чехов и мадьяр, вступивших в красногвардейский отряд. Они хорошо помогли нам управиться с местной контрреволюцией. Но будут ли чехи драться против своих соотечественников-легионеров? В этом у нас, говоря по совести, уверенности не было.

Большое число пленных в Ялуторовске грозило самому существованию Советской власти в уезде. Необходимо было изолировать их, не останавливаясь перед самыми крайними средствами. Однако эта проблема решилась легче, чем мы ожидали.

Основная часть военнопленных — солдаты и унтер-офицеры — проживала в городской тюрьме, опустевшей после февраля. Чехи и мадьяры были переселены в нее из лагеря, жили в ней свободно, без охраны. Военнопленные офицеры снимали в городе частные квартиры.

Операцию по взятию под охрану тюрьмы и аресту офицеров успешно провел 2-й Ялуторовский отряд, к утру разоруженные офицеры были присоединены к рядовым и унтерам в здании тюрьмы. Военно-оперативный штаб назначил начальника тюрьмы и выделил специальную команду для надзора за военнопленными.

Оставалось решить, как поступить с 1-м Ялуторовским отрядом. Некоторые товарищи горячились и требовали разоружить красногвардейцев-военнопленных силой. Но это могло привести к вооруженному столк/72/новению. Военно-оперативный штаб, учитывая сложившуюся обстановку, запретил применение силы. После очень трудного разговора с глазу на глаз с командиром 1-го отряда мне удалось убедить его в необходимости сдать оружие. Товарищу-интернационалисту было очень тяжело, его оскорбляло недоверие, и только глубокая преданность Советской власти помогла ему понять правоту наших опасений и удержать людей своего отряда от сопротивления, к общему удовлетворению, часть разоруженных бойцов-интернационалистов была влита во 2-й Ялуторовский отряд.

В тот же день началось формирование отряда добровольцев, которые отправлялись на помощь Омску. Это были венгры во главе с бывшим командиром 1-го отряда. В Ялуторовск никто из них не вернулся, в неравном бою на подступах к Омску красные венгры сражались геройски. В живых остался лишь один боец.

Мы знали, что положение под Омском тяжелое. Две недели не прекращались бои. Перед самым выступле-нием белочехов закончила работу I Западно-Сибирская конференция РКП(б). Делегаты разъехались, ничего не зная о мятеже, а на следующий день Исполнительный, комитет Советов Западной Сибири получил ультиматум от белочешского командования. Омские руководители понимали, что требование пропустить чехов на Владивосток служит ширмой. Действительная цель главарей легионеров — занять Омск без боя и разгромить центр Советов в Западной Сибири. Начались переговоры. Но тут стало известно о вероломстве белочехов, которые захватили Челябинск, Курган, Петропавловск. Переговоры теперь не могли привести ни к чему.

Судьба Советской власти в Омске во многом зависела от исхода боя на станции Марьяновка, в сорока километрах от города, в распоряжении белочехов были хорошо обученные и превосходящие нас по численности части; у нас — 1000 красногвардейцев и 500 железнодорожников, а кроме того, ненадежный тыл.

Как красногвардейцы, так и чехи знали, что от этого боя зависит и судьба Советской власти в Сибири, и успех чехословацкой авантюры. Наши делегаты пытались затянуть переговоры и выиграть время, но безуспешно. Начавшийся бои сразу же принял ожесточенный характер, в течение двадцати часов красногвар/73/дейцы отражали яростные атаки легионеров. Белочехи, наступавшие колоннами, были пьяны. Красногвардей-цы, рассыпавшиеся в цепь, не смогли сдержать идущие на прорыв колонны. Нужен был резерв, чтобы сменить падающих от усталости людей и прикрыть фланги. Но подкрепления подойти не могли. Тыл на запад и восток по сибирской магистрали оказался в руках мятежников. Прорвавшись у Марьяновки, они повели наступление на Омск одновременно с двух направлений от Челябинска — с запада и от Ново-Николаевска — с востока.

 Отправлено: 29.05.12 18:24. Заголовок: Исход боя за Омск пр..

Исход боя за Омск предрешило обходное движение белочешских колонн. Отразить врага здесь было нечем. Командующий Западным фронтом Звездов отдал приказ отступать.

Весть о поражении красных под Марьяновкой явилась сигналом к выступлению эсеров и белогвардейцев. Под ружейно-пулеметным огнем контрреволюционеров советские и партийные работники пробились к пароходам. Эвакуировать удалось только ценности банка. 7 июня Советская власть в Омске перестала существовать на полтора года.
Линия фронта приближалась к Ялуторовску. Правда, впереди был еще Ишим, но связь с ним отсутствовала, о том, каково было положение в первые дни после падения Омска, видно из донесения члена коллегии наркомвоена В. А. Трифонова:

«Донесение по прямому проводу члена коллегии наркомвоена В. А. Трифонова

В. И. ЛЕНИНУ

г. Тюмень

10 июня 1918 г. 1 час 30 мин.

Я говорю из Тюмени. Здесь полное отсутствие opгaнизованности.
Ночью были получены известия, что Омск и Ишим пали.
Десант эшелонов чехословаков движется на Тюмень. Я на деле видел работу местного комиссариата. /74/
Уральский областной комиссариат совершенно не обращал внимания на тюменское направление...
Связи между Тюменью и Екатеринбургом нет никакой, хотя между ними всего 8 часов езды. Халатность, по-моему, преступная. Придется здесь произвести кое-какие переформирования в верхах.
Последнее известие с тюменского направления следующее: Омск взят после горячего боя, отступили, в каком именно направлении, пока не установлено... Большие расстрелы.
Ишим эвакуируется, хотя неприятеля вблизи, по-видимому, нет. Неприятельская разведка замечена в 80 верстах от Ишима.
Бегство объясняется отсутствием организации.
Я организую теперь оборону у Ялуторовска...» (1)

...Связь с Ишимом удалось восстановить после долгих попыток и только по телеграфу, в ожидании возможной провокации задаю проверочный вопрос:
— Ишим? Кто у аппарата?
— Говорит уполномоченный Временного сибирского правительства, с кем имею честь?
Разобравшись в моем ответе, ишимский уполномоченный предъявил ультиматум, потребовав от имени Временного сибирского правительства в трехдневный срок сдать город, в противном случае он обещал объявить нас вне закона.

На этом разговор закончился. Стало ясно, что Ишим потерян и фронт приближается непосредственно к Ялуторовску.

Оставалось выяснить, где же сейчас находятся эшелоны белочехов. Самое проверенное средство — связаться с промежуточной станцией между Ишимом и Ялуторовском. Вызываем к аппарату начальника стан-ции Вагай. Железнодорожник решил уклониться от ответа. Сегодня придут чехи, завтра — красногвардейцы, а на станции остается он. Да и семья рядом. Одним словом, Вагай ответил, что прошли десять эшелонов на Ялуторовск. А чьи эшелоны, сообщить отказался. Видно, рядом сидели вооруженные люди и диктовали ответы. Завершая разговор, я сообщил, что безнаказанно продвигаться эшелонам к Ялуторовску мы не дадим.

1. ЦГАСА, ф. 1, оп. 2, л, 106 (копия) /75/

Путь минирован и во многих местах разобран. Если вздумают выгрузиться и идти в обход, встретим пулеметным огнем.

Сразу же после разговора с Вагаем я срочно выслал бригаду железнодорожников с заданием разобрать в двух перегонах от города несколько участков пути. Затем связался с Тюменью и доложил обстановку под Ялуторовском. Губернский центр обещал срочно прислать помощь. Но до Тюмени семьдесят верст. На скорую руку прикинули, сколько времени может выдержать ялуторовская оборона удары врага. Если через Вагай прошли десять эшелонов, то у врага не менее 10 000 штыков. Допустим, что нас усиленно запугивали, и скостим число эшелонов до одного. Но и тысяча хорошо вооруженных и обученных солдат — большая сила. Против этой предполагаемой тысячи легионеров и белых Ялуторовский отряд может выставить двести бойцов.

Прошло несколько часов. Никаких эшелонов со стороны Вагая не было. А тем временем пришла первая помощь из Тюмени. Это была большая платформа-американка, обложенная мешками с песком. Паровоз к ней прицеплен сзади и тоже обложен мешками с песком. На платформе стояло трехдюймовое орудие, а впереди и по бокам — десять пулеметов. Эту самоделку на колесах мы называли не бронепоездом, а броневиком. На броневике приехал военный инспектор фронта Павлов, высокий, по-офицерски подтянутый, с рыжей бородкой, подстриженной клином. Из тюменских работников с ним был губвоенком Пермяков.

Тут же на станции устроили совещание, с помощью броневика мы можем остановить эшелоны и не дать белочехам ворваться в город через станцию. Но если они оставят линию железной дороги и двинутся в обход, то защищаться нам нечем. Дополнительная помощь из Тюмени не успеет, а вызванным мною из уезда отрядам тоже не подойти в такой срок.

Оставалось единственное средство — начать с врагом переговоры и попытаться, идя на ложные уступки, затянуть их и выиграть время. Снова соединяемся с Вагаем. Но на этот раз разговор принимает неожиданный характер. Узнав, что у аппарата члены штаба омского направления, ведущий переговоры стал зада/76/вать нам вопрос за вопросом. Не вызывало сомнений, что он проверяет, действительно ли мы члены красного штаба. Зачем это нужно знать в Вагае? И каким образом тот, кто назвался штабс-капитаном, знает в лицо Павлова, Пермякова, меня?

История с десятью эшелонами разрешилась просто. С нами говорили ишимцы, покинувшие свой уезд без боя. Ишимский красногвардейский отряд вывез часть городского имущества, семьи советских и партийных работников, небольшие запасы вооружения. Боязнь встретить в Ялуторовске белых вызвала разговор о десяти эшелонах, наделавший такой переполох в Ялуторовске и Тюмени.

Как только мнимая угроза рассеялась, я приказал восстановить путь. Один из членов штаба отправился на станцию Вагай, чтобы навести там порядок, к вечеру стали подходить ишимские эшелоны. Имущество и семьи мы отправляли в Тюмень. Ишимский отряд в 200—250 красногвардейцев под командой Карякина остался в Ялуторовске и принял участие в боях.

Все эти дни я безвыходно провел на станции и в здании штаба на Соборной площади не показывался. Наблюдать поведение обывателя мы не могли, но знали, что слухи о «бегстве» красных из Омска до уезда дошли. Когда я шел по улицам в штаб, меня охватило чувство, что городишко по-недоброму притих и выжидает. Председатель ЧК сразу же поделился опасениями, что белое ялуторовское подполье наготове. Ему было известно, что в городе открыто ждут белочехов и уже распущены слухи о «бегстве» большевиков и председателя штаба, то есть меня.

Военно-оперативный штаб понимал, что Ялуторовск — рубеж на основном направлении, занятом врагом, между Омском и борющейся Тюменью. Возьми белочехи Ялуторовск, до губернского центра им останется несколько десятков верст без единого уездного города на пути. Падение Тюмени, которого так ждала сибирская контрреволюция, открывало дорогу с востока на Екатеринбург (Свердловск).

К счастью, тюменский Военно-оперативный штаб возглавляли крупные партийные работники-ленинцы. Им, и прежде всего незабвенному Григорию Александровичу Усиевичу, мы обязаны тем, что Тюмень не была /77/ сдана, подобно Омску, а героически оборонялась целых полтора месяца.

Григорий Александрович Усиевич, герой московского Октября, был направлен в Сибирь весной 191В года. Чешский мятеж застал его и наркома А. Г. Шлихтера в Петропавловске. Отступая вместе с омскими работниками на Тобольск, Усиевич отказался эвакуироваться в Екатеринбург и остался организовывать оборону Тюмени. С небольшим отрядом он поднялся вверх по Тоболу на двух пароходах, вошел в Туру и 12 июня высадился в Тюмени.

Так в середине июня на маленьком клочке сибирской земли, еще остававшемся в руках революции, образовалось два направления: ишимское направление — по железной дороге из Омска и тобольское — по рекам Тура, Тобол и Тавда. К ним вскоре добавилось южное, кургано-шадринское направление.

Сразу же по прибытии Усиевича с отрядом омичей был организован Военно-революционный штаб Западной Сибири. Его председателем на авторитетном собрании был избран Г. А. Усиевич. Никогда Тюмень не переживала таких лихорадочных, пламенных дней. Делалось все, чтобы поднять на борьбу с врагом тюменских рабочих, в городе их насчитывалось около 8000 человек. Чуть ли не ежедневно проводились митинги и рабочие собрания. Звучали зажигавшие сердца речи губернского военного комиссара Пермякова, пылкие и страстные призывы Усиевича, Окулова, Эйдемана.

Тюменские рабочие дружно записывались в красногвардейские отряды. Только на ишимское и тобольское направления пролетарская Тюмень направила свыше 1500 бойцов. И в этом важнейшем деле большая заслуга товарища Усиевича. Он в те дни не знал ни отдыха, ни покоя, буквально заражая всех своей энергией и верой в конечную победу революции.

Надо особо отметить, что сражающаяся Тюмень притягивала к себе со всех сторон наши отряды, оказавшиеся на территории, занятой врагом. Группами по лесам пробились венгры-интернационалисты Кароля Лигети, успешно оборонявшие Омск со стороны Ново-Николаевска (Новосибирск). Всего их дошло около 500 человек. Один отряд в 250 бойцов прорвался из Татарска через занятую белыми Тару. Из Томска, отходя /78/ на пароходах, пробились через Тобольск венгры и чехи — добровольцы Ференца Мюнниха.

Прибыла первая помощь с Урала, из Екатеринбурга. Ее прислал штаб северо-урало-сибирского фронта, руководивший борьбой на Урале и в Западной Сибири. Командовал фронтом крупный организатор Красной Армии Р. И. Берзин.

Вместе с уральцами в Тюмень вернулась группа омских работников. Среди них были старый большевик А. И. Окулов и будущим прославленный военачальник Красной Армии Р. П. Эйдеман. Оба они сыграли выдающуюся роль в обороне Тюмени. Несколько позднее приехали соратники Усиевича по омскому штабу Косарев и Звездов.

Руководство обороной Тюмени усилилось, это мы почувствовали и в Ялуторовске. Теперь уже не нужно было лихорадочно ждать подхода броневика. Тюменские отряды занимали прочную оборону. Общее руководство тобольским и ишимским направлениями находилось в руках Алексея Ивановича Окулова, старого партийного работника. Алексей Иванович был превосходным организатором, человеком с ясным и практическим умом. Роберт Петрович Эйдеман, назначенный командующим ишимским направлением, тогда еще только начинал свой путь военачальника. По возрасту совсем юноша, богатырского роста, красивый и редкостного обаяния человек, он поражал своими выдающимися командирскими качествами. Роберта Петровича мне приходилось наблюдать и в боях гражданской войны, и в мирные тридцатые годы, в бою я не припомню человека более невозмутимого, чем Эйдеман. Решительность в действиях и личная храбрость, превосходное оперативное мышление выделяли его среди других командиров, я не могу вспомнить, чтобы Роберт Петрович повысил голос или оборвал подчиненного, не приходилось ничего подобного слышать и от других.

Командующим тобольским направлением был назначен В. Кангелари. Его отряд последним ушел из Омска, пробивался через Тобольск на Екатеринбург, и вот теперь Кангелари отбивал атаки тобольских белогвардейцев, которые двинулись на Тюмень.

Флотилией на Туре и Тоболе командовал известный балтийский матрос Павел Хохряков. Молодой, отчаян/79/ной смелости, страстный оратор, он всегда шел на самые опасные задания, увлекая своим примером подчиненных. Красногвардейцы и матросы считали его героем. Павел Хохряков впоследствии геройски погиб в бою под станцией Егоршино. Пуля попала ему в грудь, и он только успел сказать: «я умираю за революцию».

Надо отметить, что отношение к обороне Тюмени сложилось различное. Вдали от места боев некоторые руководители считали, что имеющихся у нас сил вполне достаточно не только для обороны города, но и для взятия Омска и наступления на Челябинск, в противоположность этим нереальным планам приехавшие из Екатеринбурга военспецы предлагали всю тюменскую группу без боя отвести на запад, к Камышлову. Военные работники считали, что только таким путем мы сохраним силы и организуем их для действительного отпора врагу.

Предложение об отходе было категорически отвергнуто председателем Военно-революционного штаба Г. А. Усиевичем и группой партийцев, разделявших его мнение. Григорий Александрович по октябрьским боям в Москве знал, что такое добровольно оставить стратегический центр, вокруг которого ведется борьба. Подобные действия влекли за собой не только военное, но и моральное поражение. В Москве таким ключевым пунктом был дворец генерал-губернатора на Скобелевской площади. Из дворца тоже предлагали уйти, но члены BPK остались по настоянию Усиевича, дрались, окруженные юнкерами, и победили, способствуя общему успеху восстания. В Сибири, по мысли Усиевича и его единомышленников, центр вооруженной борьбы сосредоточился вокруг Тюмени. Усиевич доказывал, что за спиной сражающихся сибирских отрядов формируются основные силы Красной Армии. Долг тюменских отрядов драться за каждый разъезд, а если придется уходить, то только отдав все силы борьбе. Это даст Красной Армии время подготовиться для решительной схватки.

9 июня части ишимского направления заняли оборону у станции Голышманово. Начались ожесточенные бои. Белые рвались к Тюмени, уверенные в быстром успехе. Мы преградили им путь и впервые с начала мятежа не дали продвинуться вперед. /80/

 Отправлено: 29.05.12 18:44. Заголовок: На первых порах под ..

На первых порах под Голышманово оборонялись малочисленные, слабо вооруженные отряды. Хотя инспектор Павлов назначил нового командующего, бывшего офицера генерального штаба Егорова, по-прежнему не использовались местные ресурсы, не учитывались местные условия. Помню, Алексей Иванович Окулов в этой связи настоятельно советовал: «Поменьше ждите от Центра. Россия велика. А все головы на Москву поворачивают. Лучше копни на местах — и вооружение, и отряды появятся». Под Голышманово, пока не вернулось прежнее командование, руководство было занято только военными вопросами. Но как ни переставляй отряды, число бойцов не увеличится.

Красногвардейцы были вооружены винтовками и гранатами, в каждом отряде — один-два пулемета. Артиллерии не было. По линии железной дороги двигался бронепоезд, почти двойник броневика, который я описывал: две платформы вместо одной, на каждой — пушка старого образца и пулеметы типа «максим» с круговым обстрелом.

В первом же бою под Голышманово погиб ялуторовский красногвардеец. Это была не просто смерть одного человека, а первая жертва гражданской войны в Ялуторовске. Военно-оперативный штаб решил похоронить его в городе с воинскими почестями. Родственники же потребовали, чтобы похороны были устроены по христианскому обычаю, в отпевании приняло участие все городское духовенство. Стройно пел сводный хор всех церквей. На похороны пришли горожане и мужики из соседних сел. Гроб с покойным на руках пронесли через весь город до кладбища. А у могилы убитого была проведена гражданская панихида. Сюда сошлись бойцы с красньїми знаменами. Прозвучал воинский салют. Таких торжественных похорон Ялуторовск не видел никогда.

Политическое воздействие красных похорон было большое. И, когда началась вербовка добровольцев по волостям, мы это почувствовали, в красногвардейские отряды записывались не только солдаты-фронтовики, но и молодежь из крестьян, военнопленные.

Тогда же Военно-оперативный штаб решил укрепить направление второй линией обороны. Готовилась она западнее Голышманово, в районе станций Омутин/81/ская и Вагай. Саперы у нас были грамотные, но инженерного имущества почти не было. Пришлось отрыть окопы полного профиля с бруствером, пулеметными гнездами и ходами сообщения. Проволочные заграждения отсутствовали — не было ни мотка колючей проволоки. Снять красногвардейцев с фронта на рытье окопов мы не могли. Работали мобилизованные с оплатой двадцать рублей за день. Последняя мера была немаловажной, так как сибирский мужик видел, что Советская власть чувствует себя крепко и поступает по-хозяйски.

Наткнувшись на нашу оборону у Голышманово, белочехи полезли вперед, не дожидаясь подкрепления. Поспешные их атаки ни к чему не привели. После этого наступила короткая пауза, враг подтянул свежие силы. Начались упорные бои, не стихавшие две недели.

25 июня, в разгар боев за Голышманово, отряд легионеров и казаков обошел нашу оборону и внезапно напал на станцию Вагай. Станцию защищали несколько десятков бойцов. Красногвардейцы дрались до последнего, но силы были не равны. Белочехи, ворвавшись на станцию, полностью уничтожили отряд. Многие железнодорожники были расстреляны. Раненых красногвардейцев изрубили, а 20 человек сожгли.

Первое донесение о бое за Вагай было передано в Ялуторовск. Мы собрали всех, кто мог держать оружие. В городе осталось семь—десять красногвардейцев для охраны штаба.

Через несколько часов ялуторовские красногвардейцы подошли к Вагаю. Все знали о зверском уничтожении отряда и сожженных раненых. Никто не думал о том, сколько на станции белых. Отряд развернулся и пошел в штыковую атаку. Хочется сказать, что так называемые психические атаки и с белой, и с нашей стороны применялись гораздо раньше боя, показанного в кинофильме «Чапаев». Атака под Вагаем стихийно была психической. Ее никто не организовывал. Бойцы были в страшной ярости. Они шли в полный рост, без картинного строя и барабанной дроби, но белым от этого было не легче. В нашей цепи наступало десятка два матросов с ручными пулеметами. Отряд белочехов и казаков был наполовину рассеян и поспешно отступил к своим основным силам. /82/

После боев на станции Вагай белые, подтянув резервы и артиллерию, вновь обрушились на Голышманово. Особенно жестокий бой разьігрался 28 июня. По нашим позициям било более 15 орудий, в том числе несколько тяжелых.

К этому времени в боях на ишимском направлении участвовали красногвардейские отряды Тюмени, Ялуторовска и Ишима, рабочие дружины Омска и Екатерин֊бурга, добровольцы из волостей, отряды латышей, венгров, чехов. Героически сражался Петроградский продовольственный отряд.

Но преимущество белочехов и белогвардейцев в сил ах было слишком велико. 28 июня в штаб фронта отправляется телеграмма: «Противник наседает. Мы отступили на Омутинскую... Усиевич, Окулов» (1).

Красногвардейские части оставили станцию Голышманово и отошли на запад, за реки Малый Каш и Вагай.

Здесь мы получили пополнение. В помощь штабу был прислан военный специалист Павел Владимирович Клоков. Бывший прапорщик военного времени, член партии с 1917 года, Павел Владимирович стал ветераном Восточного фронта и впоследствии командовал бригадой в 29-й стрелковой дивизии.

Рано утром 1 июля начался тяжелый бой за станцию Омутинская и примыкающие к ней деревни. Атаки белочехов не прекращались шестнадцать часов. Красногвардейцы стояли насмерть, с беззаветным героизмом сражался Петроградскии продовольственный отряд. Остается сожалеть, что суровое время не сохранило для потомков имена всех его героев.

Петроградцам не уступали в отваге и упорстве венгры интернационалисты, занимавшие важные позиции у деревни Каш.

В конце дня белочехам удалось ворваться на станцию Омутинская, но они были встречены дружным огнем, ошеломившим даже кадровых офицеров. В перехваченной нами белогвардейской сводке отмечалось, что их роты и батальоны поливались огнем «из каждой избы и из-за каждой изгороди» и что красные в Омутинской показали «умение, упорство и стойкость», которых от них не ожидали. Не выдержав нашего огня и контратак, белые очистили Омутинскую и отошли на свои прежние позиции.

1. «Тюменская правда», 1967, 25 марта. /83/

Но передышка была недолгой. Срочно подтянув из Омска пехоту и артиллерию, белые атаковали Омутинскую, не дожидаясь наступления утра. Завязался ожесточенный ночной бой.

Отряды в нашей обороне сражались прежние. Против сильного и опытного врага их вели все те же молодые, с небольшим боевым опытом командиры. Но революционный дух красногвардейцев возмещал многие просчеты и неполадки организации. Рядовые бойцы брали всю ответственность на себя, они понимали значение каждого рубежа перед Тюменью, и об эту решимость разбивалось превосходство белочехов.

Мы, командиры, в дни обороны Омутинской находились в сложном и затруднительном положении. Я знал от военрука Егорова, что существуют две точки зрения. Одну из них проводили военные. Их точку зрения неоднократно развивал передо мной Егоров. Он не видел никакого смысла в том, чтобы держаться за позиции в Голышманово и Омутинской. Егоров производил чисто военные выкладки и с досадой толковал о распылении сил. Разумность обороны Ялуторовска и Тюмени не укладывалась в его узкопрофессиональное сознание.

Усиевич, Пермяков, Окулов, Андрей Звездов, Залман Лобков, то есть все военные комиссары в тюменском штабе, не только оспаривали, но и решительно отвергали предложения военных по отводу тюменских отрядов, я знал от Андрея Звездова, что столкновение мнений перешло в резкий конфликт. Был момент, когда инспектор Павлов своим приказом распустил Военно-оперативный штаб. Разумеется, тюменский штаб продолжал руководить обороной, а Павлову пришлось отменить свой приказ. Но двойственность в руководстве осталась. Под грохот канонады в Омутинской Егоров, ссылаясь на инструкции из Екатеринбурга, потребовал отвода войск за Ялуторовск. Военные комиссары, зная непримиримый дух в отрядах, настаивали на продолжении обороны. Начались переговоры с Екатеринбургом. Но в этот момент белые прервали связь, и военспецы, воспользовавшись сложной ситуацией, отдали приказ об отводе войск из Омутинской. /84/

B начале июля фронт отодвинулся к станции Вагай. Возникла прямая угроза Ялуторовску, а следовательно, и Тюмени. Когда восстановилась связь с Екатеринбургом, командующий фронтом Р. И. Берзин снял военрука Егорова с командования за приказ о сдаче Омутинской. Оборона Тюмени целиком сосредоточилась в руках Усиевича и Революционно-оперативного штаба. В Ялуторовск стало поступать вооружение, и мы получили возможность сформировать несколько новых отрядов. Ядро их составили фронтовики из волостей, крепкие в бою, с фронтовой закалкой. Всего под Вагаем бьша создана крупная по тому времени группировка, в которую вошло более полутора десятков отдельных отрядов. Среди них были отряды, присланные из Вятки, с Урала, из Петрограда, а также остатки омской Красной гвардии, объединенные под командованием товарища Пастернака.

Бои за Вагаи отличались особым упорством и ожесточенностью. Поднимаясь в атаку по нескольку раз в день, белые стремились прорваться к станции Вагай, а затем к Ялуторовску и Тюмени. На рассвете 4 июля начался бой за пристанционные деревни, который сразу приобрел тяжелый, затяжной характер. Обе стороны подтянули бронированные поезда и бронемашины.

К концу дня белочехи и казаки прорвались на станцию и окружили оборонявший ее небольшой отряд. Все красногвардейцы погибли. Командир броневика Павлов и восемь бойцов его команды вели бой до последнего патрона. Когда кончились боеприпасы, девять героев подожгли броневик и приняли смерть с пением «Интернационала».

Станция Вагай была очищена от врага подошедшими на помощь красными венграми Дежи Xpоматко. Интернационалисты его отряда доставили останки погибших в Тюмень, где они с почестями были захоронены в братской могиле на Городской площади.

После короткого ночного затишья 5 июля бои за Вагай возобновились. На рассвете открыли огонь броневики. Белая конница несколько раз прорывалась на флангах. Белочехи на протяжении всего дня вводили резервы и упорно лезли вперед, правда не напролом, как обычно. По всему можно было определить, что Ва/85/гай плотно обложен врагом. Спасти положение можно было только вводом в бой солидных резервов. А таковых у нас не оставалось. Поздно вечером 5 июля, понеся большие потери, белочехи заняли Вагай.

Ялуторовские части вместе с остальными отрядами с трудом оторвались от наседавших белых и укрепились на берегу реки Тобол, у станции Заводоуховская. Оборонительный рубеж по Тоболу был тактически очень выгодным, и мы рассчитывали продержаться здесь долго.

Но фронт подошел слишком близко к Ялуторовску, и белое подполье зашевелилось, в волостях и селах кулаки стали разгонять Советы и выбирать своих старост. Сам город оказался под угрозой мятежа. Местная контрреволюция использовала для этой цели уездный съезд Советов и совещание фронтовиков, открывшиеся в один день. На совещание фронтовиков из Тюмени приехали Андрей Звездов и Залман Лобков.

Съезд должен был заседать в Народном доме. Товарищи из уисполкома, хорошо знавшие уезд, видели, что среди делегатов много богатеев. Они же прошли в президиум. На совещании фронтовиков оказались новые, незнакомые люди, которых раньше никто не видел ни в самом городе, ни в уезде. Вокруг них сколачивались активные группки, ведшие агитацию. Когда совещание открылось, неожиданно раздался взрыв большой силы. Кто-то крикнул:
— Ложись! Бомба!
В другом конце подхватили:
— Расстреливают!
Множество голосов орало, перекрывая шум:
— Зажечь хотят! Пожар!
Собравшиеся, давя друг друга, бросились к выходу, проклиная большевиков.

Озверевшая толпа двинулась к Военно-оперативному штабу с криками «Бей большевиков!». Весть о случившемся быстро дошла до съезда Советов, провокаторы, поддержанные кулачьем, подняли крик: «Убивают фронтовиков! Постоим за защитников России!» И на съезде поднялась паника. Делегаты выбежали на площадь и толпой, искусно подстрекаемые и управляемые, бросились с другого конца города к зданию Военно-оперативного штаба. Чувствовалась какая-то единая /86/ линия в действиях, какая-то единая рука, направлявшая их.

На принятие контрмер оставались минуты, я взял конного вестового и поскакал в расположение Ялуторовского отряда. Работники штаба вместе со Звездовым и Лобковым поспешно забаррикадировали двери и приготовились обороняться. Толпа, обступившая здание со всех сторон, не тратила времени на переговоры и принялась ломать двери, ворота, выламывать окна.

Мы наблюдали всю эту страшную сцену. Наконец прибыл Ялуторовский отряд. Ударила в воздух пулеметная очередь, за ней — вторая, третья... Мятежники бросились врассыпную, но часть их удалось задержать. Среди арестованных оказалось большое число офицеров, с Ялуторовском никак не связанных.

Но вернемся к нашим делам на фронте. Чтобы лучше понять особенности военных действий тех дней, необходимо помнить, что шел эшелонный период гражданской войны, и у нас, и у противника сплошного фронта не было. Бои велись вдоль линий железных дорог, вблизи своих эшелонов. Так было спокойнее. Случалось, что неопытный командир, поддавшись панике, откатывался со своим отрядом далеко назад». В последних числах июня белочехи изменили тактику. Подтянув крупные силы к Шадринску и Кургану, они повели наступление с юга во фланг, стремясь отрезать Тюмень от Екатеринбурга и Ялуторовск от Тюмени.

За короткое время связь с Екатеринбургом была прервана дважды: у станций Тугулым и Кармак. Тюменский штаб не имел сил для охраны всей линии железной дороги. Высылались маленькие рейдовые группы, которые пытались парировать набеги белых. Часто эти рейды оканчивались трагически. 3 июля в Тугулыме полностью погиб отряд из 17 красногвардейцев, были разрушены железнодорожные пути, выведен из строя телеграф

Вскоре со стороны Кургана белогвардейцы вторглись на территорию Ялуторовского уезда, отбросив и почти полностью уничтожив отряд Пичугина, который состоял из партизан-курганцев. Перебросив на курганское направление сильный отряд Семенова, мы остановили наступление белых, но положение оставалось /87/ предельно напряженным: Ялуторовск оказался под прямой угрозой быть отрезанным от Тюмени.

Как впоследствии выяснилось, на Ялуторовск в это время наступали белогвардейские части со стороны Ишима численностью 2000 штыков и 500 сабель, а от Кургана — 800 штыков с артиллерией и пулеметами. Регулярные войска были усилены крупными кулацкими бандами, оперировавшими на обоих направлениях. С нашей стороны действовало около двух десятков отдельных отрядов общим числом 800—1000 бойцов. Основное вооружение, как и в начале боев, составляли винтовки и гранаты, небольшое количество пулеметов с ограниченным запасом патронов. По линии курсировал бронепоезд, но полевой артиллерии не было.

Силы были слишком не равны, надо было отходить на Тюмень. Большого труда стоило нам убедить в этом красногвардейцев. Они оставляли родной уезд, бросали семьи на расправу белогвардейцам. 8 июля тюменский штаб приказал оставить Ялуторовск и отступить к селу Богандинское на реке Пышма. Там была создана новая линия обороны, и тюменцы считали ее самой сильной за все время боев.

Темной, пасмурной ночью 9 июля мы подтянули железнодорожные составы к линии фронта, погрузили отряды и перебросили на станцию Ялуторовск. На рассвете мне сообщили по телефону, что пришел последний эшелон с Ялуторовским отрядом, который должен был прикрывать отступление. Полчаса спустя прискакал ординарец и доложил, что путь перед железнодорожным мостом и на мосту разобран и шпалы облиты керосином. Керосин пустили в ход потому, что взрывчатки не было.

В это время в штабе уже никого не оставалось, кроме меня и двух ординарцев. Я приказал поджечь мост, затем мы сожгли оставшиеся бумаги, сняли телефонный аппарат, сели на коней и легкой рысцой двинулись к станции. Было тихое прохладное утро. Вставала заря. Город крепко спал, не зная, что происходит.

Не торопясь мы подъехали к станции, погрузили лошадей в вагоны, разместились сами. Внезапно полил дождь, и уже сквозь его пелену стало видно зарево на мосту. Эшелон тронулся. Разговоров не было слышно. /88/ Мы отстаивали Ялуторовск тридцать один день. Теперь же прощально мелькали крыши последних домов...

Наша линия обороны шла по левому берегу реки Пышма, от села Богандинское до села Головино. На этом фронте расположилось более тридцати различных отрядов. Всеми наличными силами командовал тюменский штаб во главе с Усиевичем, Эйдеманом, Окуловым, Чудиновым. «В Богандинске, — писал позднее Р. П. Эидеман, — начинается одна из героических и красивейших страниц нашей борьбы» (1).

Сводный Ялуторовский отряд считался сильным и надежным. В нем собралось более 300 бойцов, добровольцев и фронтовиков, побывавших в боях и опытных в солдатском деле, в отряде имелась единственная на этом направлении саперная команда.

Отступая, мы оторвались от противника и получили возможность осмотреться и прикинуть, как лучше построить оборону. Раздумывать и выбирать долго не пришлось — само село Богандинское было расположено исключительно удобно для обороняющихся. Огибая полукольцом берег Пышмы, оно господствовало над луговой полосой, которая уходила на 200—300 метров в сторону противника. Все подступы к селу простреливались.

Настроение у бойцов было боевое. Рассчитывали накопить силы и наступать. Ведь Ялуторовск был совсем рядом. В тот день мы поклялись друг другу стоять на Пьішме насмерть. А если кто струсит и побежит, то каждый должен пристрелить дезертира, будь он даже командиром.

На следующий день белочехи, сосредоточив силы у луговой полосы, стали наступать на Богандинское. Мы подпустили их без выстрела, почти к самому селу, а потом бросились в штыки, кося врага с флангов из пулеметов и забрасывая наступающих гранатами. Вся луговая сторона покрылась телами убитых и раненых. Больше чем на сутки наступил перерыв в боях.

Белочехи поняли значение Богандинского. Они подтягивали резервы и упорно лезли вперед, не считаясь с потерями. Отбив одну атаку, мы ждали следующей. Белая артиллерия била по селу шрапнелью, потом пе/90/решла на фугасные и зажигательные снаряды. У нас не хватало людей. Бойцы не спали по нескольку суток, буквально падали с ног от усталости, я сам не спал уже пятые сутки...

1. ЦГАСА, ф. 176, оп. 3, д. 124, л. 3.

Наконец нас сменил отряд матроса Заславского. Я отвел своих красногвардейцев на отдых, а сам поехал с докладом в штаб, в штабе, который расположился в железнодорожных вагонах, застал Эйдемана и Усиевича. Не помню, удалось ли мне связно доложить обстановку на участке. Заметив мое крайнее утомление, Усиевич взял меня под руку и отвел в купе. По дороге он несколько раз повторял:
— Вам нужно отоспаться, товарищ Масленников.
Проспал я часов двенадцать, мне кажется, ни разу не повернувшись. Проснувшись, вышел из вагона и сразу же столкнулся с Усиевичем. Мне было довольно неловко, но Григорий Александрович с большой мягкостью, просто, по-товарищески сказал:
— Это я запретил вас будить. А теперь пойдемте в штаб. Будете начинать важную операцию.
Речь шла о сложной и по нашим возможностям рискованной затее. Ялуторовцы должны были завязать бой и отвлечь внимание на себя. Под прикрытием наших действий отряд Заславского скрытно проходил в тыл белючехов с правого фланга. Навстречу матросам, в об-ход левого фланга белых, выдвигался второй отряд.

План вызывал большие опасения. Правда, моряки Заславского были известны своей отчаянной смелостью и отличились во многих боях. Отряд имел большой запас вооружения — около десяти пулеметов и много гранат. Сам Заславский пользовался славой бесстрашного, твердого командира. Моряки шли за ним в любое пекло. Но в таком рейде нужны были не только дерзость, но и осмотрительность, слаженность действий, а матросы иногда грешили беспечностью.

Вначале все шло по плану. Отряд Заславского углубился в тыл белых. Около суток он двигался беспрепятственно. А потом моряков подвела беспечность. Отдав приказ о дневке в лесу, Заславский не позаботился о разведке и сторожевом охранении. Вероятно, казаки и чехи скрытно шли по их пятам, поэтому и напали врасплох на спящих, в бою погибли командир и почти все матросы. Спаслось не более 20—30 человек. /90/

После этой неудачи белочехи усилили атаки на Вогандинское. Начали обстрел из тяжелых орудий. Село горело. Уцелело не более половины домов. Мы удерживали Богандинское десять дней: отбивали атаки и спасали крестьянские дома.

Соединив силы курганской и омской групп, белые достигли трехкратного перевеса в живой силе. Несмотря на это, наши отряды не только отбивались, но и громили колонны врага, гнали их по нескольку верст. Случилось так, что белочехи атаковали одновременно с двух-трех сторон. Требовалось сверхчеловеческое упорство, чтобы выстоять, но наши герои-красногвардейцы выстояли в боях под Богандинским и Головином.

Тюмень могла бы держаться и дальше, но 18 июля стало ясно, что Екатеринбурга уральцы не удержат. Это обстоятельство делало отход неизбежным. На следующий день началась эвакуация гражданского населения. Она прошла спокойно и планомерно. 20 июля уходили воинские части. Ночью я вывел Ялуторовский отряд из Богандинского, сжег деревянный мост через Пышму, а утром наши эшелоны тронулись на Камышлов.

Оборона Тюмени продолжалась полтора месяца. В первые недели гражданской войны, которые В. И. Ленин назвал самыми трудными, главным было продержаться, сорвать планы белых, воспитать красных бойцов и из сотен отрядов создать регулярные части Красной Армии.

Мы отступили. Но не сломленные и разбитые, а полные сил, для того чтобы влиться в полки и дивизии, которые ликвидируют контрреволюцию и освободят Сибирь. Так и случилось. Прошел год с небольшим. Тюмень была освобождена. Решением губкома я был отозван из 3-й армии и назначен членом Ялуторовского ревкома. /91/

 Отправлено: 15.07.12 22:15. Заголовок: мир пишет: 25 июня,..

мир пишет:

цитата:

25 июня, в разгар боев за Голышманово, отряд легионеров и казаков обошел нашу оборону и внезапно напал на станцию Вагай. Станцию защищали несколько десятков бойцов. Красногвардейцы дрались до последнего, но силы были не равны. Белочехи, ворвавшись на станцию, полностью уничтожили отряд. Многие железнодорожники были расстреляны. Раненых красногвардейцев изрубили, а 20 человек сожгли.

Подробности о сражениях под Вагаем и Тугулымом из советской газеты, которая безбожно перевирает названия.



Сев.Коммуна. №68. 1 августа 1918 г. С.2

 Отправлено: 17.07.12 02:46. Заголовок: Еще. http://f2.s.qi..

Еще.





Северная коммуна. №76. 10 августа 1918 г. С.3

 Отправлено: 04.12.16 05:46. Заголовок: ТЮМЕНЬ Город Тюмень..

ТЮМЕНЬ

Город Тюмень, как накренённая тарелка, подпёртая с одной: стороны склоном уральских гор, с другой – западно-сибирской равниной, стоит у обрыва в реку Тюменьку. Тюмень была не только преемницей первых изгнанников царского режима, но вместе с тем являлась пунктом перевала, через который проходили политические ссыльные, орошая своей кровью и усеивая своими костями далёкую Сибирь с её тундрами.

Здесь каждый боец за свободу посылал своё последнее "прости" седому Уралу, одиноко всматриваясь в сибирские дали и нередко теряя надежду когда-либо вернуться обратно.

Всё это и мы когда-то пережили…

В июле же 1918 года мы сюда шли по стопам Ермака Тимофеевича. Теперь Сибирь для нас не была местом изгнания, она стала нам не только родиной, но и источником средств для борьбы за революцию. Она была житницей хлеба, который в то время так нужен был нам и революции.

Тюмень не была пролетарским центром. Лишь железнодорожники и спичечная ф-ка Логинова составляли тот резерв, откуда мы должны были черпать свои силы. Кругом же – родина Распутина, зажиточные крестьяне, а дальше – казаки. Всё кругом отравлено ложью и ненавистью к нам социал-революционеров и меньшевиков.

Меня назначили начальником двух отрядов: коммунистического из рабочих и сводного.

Первый отряд ещё работал на ф-ке и в железнодорожных мастерских, и только вечером переходил на казарменное положение. Другой отряд уже был чисто военный.

После строевых занятий товарищи из первого отряда любили беседовать и даже философствовать. 12 часов ночи. Приподнявшись на нарах, один рабочий говорит: "Читал я, Карл Маркс сказал о парижских [21] коммунарах: "они решились на штурм неба". Они одни были. А мы? У нас вся сила – рабочие, часть крестьян, коммунистическая партия большевиков и великий вождь, Ленин!

– Он далеко видит, – подхватывает Петруха из железнодорожного депо.

– Ну, а как, т.Звездов, скажи откровенно – победим мы? – спрашивает Серёга с ф-ки Логинова.

– Победит тот, кто лучше организован, сказал Ленин, – говорю я.

– Так то оно так, но уж слухов-то больно много. В городе вражье отродье шипит, – протяжно заканчивает Кузьма, мастеровой из винного склада.

Действительно, Тюмень кишела врагами. Открытых врагов не было видно, но все мы чувствовали, что здесь чужие, что какой-то хозяин в мелко-буржуазной стихии делает свое каиново дело, сеет панику и ломает пролетарскую уверенность…

В среднем депо идет собрание у железнодорожников. Несётся плавная, но зажигательная речь т.Усиевича, на очереди Косарев, я и др.

Вдруг кто-то нарочно или нечаянно роняет лист котельного железа. Раздается крик: "Казаки!"

Две тысячи срываются, ломают окна, двери, лезут друг на друга, кто-то, несмотря на пинки, лежит под верстаком. Наши окрики не действуют. Каждый спешит спастись. Люди бегут, не зная куда, бегут в одиночку, бегут, лишь бы только бежать.

Паника – это бич толпы. Во время паники толпа, как море, бушует тяжело и бесцельно, не понимая, что паника – сама по себе колыбель смерти.

Спустя три дня после этого случая, та же история повторилась на съезде советов. Послышался какой-то удар: звон оконных стёкол и часть депутатов вывалилась на мостовую, другая висела на водосточных трубах, третьи бились, стараясь пробиться к дверям через образовавшийся гребень из человеческих тел.

Такие случаи не оставляли больше сомнений, что враг работал.

Чувствовалось, что он подло проник даже в состав руководящей [22] головки, и как-то незаметно для обоих сторон разорвал сибиряков от тюменцев.

Тюменцы почему-то решили освободиться из под влияния сибиряков…

Меня находит нарочный с предписанием т.т.Усиевича и Косарева: "Тов.Звездов! Приведи в боевую готовность отряд и жди распоряжения. Возможно столкновение. Предстоит разоружить милицию и тюменский отряд".

Этот отряд помещался с моим в одном дворе.

Иду туда. Ребята моего отряда стоят группами. Тюменцы возбуждены. Ругань: "Язьви их... так. Да, мы умрём, но не сдадимся", – и… роют гнёзда для пулемётов.

Я остановился и спрашиваю:

– Братики, в чём дело? Разве близко белогвардейцы?

– Нас хотят разоружить! – отвечают.

– Кто?

– Сибиряки.

– Ерунда… – Уговор не действует. Нужно выждать, чтобы они остыли и не дать заразиться своему отряду.

Командую: "Отряд в три счёта построиться в боевую готовность для занятий, с полной выкладкой патронов!"

Некоторая нервность.

Продолжаю: "По отделениям левое плечо вперед, шагом м-а-р-ш. Песни!"

Подхожу к губмилиции. Оставляю отряд в строю, а сам вхожу во двор.

Там до трёхсот вооружённых милиционеров. Тов.Усиевич настаивает на разоружении, но его горячие речи не действуют, и милиционеры не желают сдавать винтовок.

Беру под козырёк: "Тов.Усиевич, разрешите обезоружить?"

– Приказываю! – отвечает он.

– Товарищи милиционеры! Слушайте мою команду… Становись! Первая шеренга полшага вперёд, марш! Ружья в козла!" – Ставят. [23]

– Первая шеренга полуоборот налево, вторая направо! – Повернулись.

– Правое плечо вперёд, марш!

В это время вошли 100 человек моего отряда. Командую: "На охрану винтовок!"

Затем иду к т.Усиевичу и докладываю:

– Ваше приказание исполнено.

– Спасибо!

– Служу революции…

Милиционеры переглянулись – поняли, что одурачены.

– Откуда взяли эту сволочь? Обделал ловко!..

На этом спор и был закончен. Всё обошлось благополучно. Этим внесли не только успокоение, но и известную твёрдость.

На войне треба жить по военному!

ВНОВЬ НА ФРОНТЕ

Путешествие по Западной Сибири с отрядами, одиннадцатичасовой бой у Омска, десятидневная подготовка к нему и ко всему этому почти бессонные ночи надорвали в конец мои внутренние пружины. Я спал, где и как попало, часто под шрапнельным огнем…

В защите Омска приняли участие почти все сибирские города: они комплектовали отряды и посылали последние силы на защиту Омска. Поэтому после падения Омска, промежуточные города между Тюменью и Омском были совсем обезсилены и не способны оказать какое-либо сопротивление противнику. Почти без сопротивления пал Ишим и очередь была за Ялуторовском, весь гарнизон которого насчитывал 45-50 человек с одним пулемётом.

Но Ялуторовск представлял из себя хорошую оборонительную линию, защищённую рекой Тоболом. С другой стороны падение Ялуторовска создавало непосредственную угрозу Тюмени. Все это хорошо и во время учли Ялуторовские товарищи и решили защищать город до последней возможности.

Создали чрезвычайный Военно-Революционный оперативный штаб во [24] главе с тов.МАСЛЕННИКОВЫМ Ф.А. и повели лихорадочную подготовку к обороне Ялуторовска.

В одну ночь очистили город от кишевшего в нём подозрительного элемента (бежавших из центра офицеров, юнкеров и т.д.), сорганизовали несколько отрядов из военно-пленных мадьяр и крестьян-добровольцев, поставили разведку, выставили головные отряды к подступам на Ялуторовск и приступили к укреплению города, вырыв две линии окоп по последнему слову техники.

Хотя с противником ещё не вошли в соприкосновение, но разведка каждый день приносила новые и новые сведения о приближении его, о разгоне Советов, о зверствах и издевательствах над красногвардейцами и совработниками.

Однажды МАСЛЕННИКОВ, желая связаться с Вагаем, случайно включился по телефону с уполномоченным временного Сибирского Правительства. Произошёл следующий диалог:

– Алло! Алло! Кто говорит?

– Говорит представитель временного Сибирского Правительства. А кто со мной говорит?

– С вами говорит председатель Чрезвычайного Военно-Оперативного Революционного Штаба в Ялуторовске МАСЛЕННИКОВ. Рад познакомиться. Чем могу служить?

– Именем Временного Сибирского правительства предлагаю вам в 3-х дневный срок сдать город, в противном случае все вы будете расстреляны.

– Именем Советской Федеративной Социалистической Республики посылаю вас к … матери и прошу не попадаться мне на глаза во избежание тех же недоразумений.

Небольшое замешательство и потом возмущенный голос:

– Фу, какой невежа…

На этом закончилась первая встреча с противником, а на другой день начальник сводных отрядов Омского направления тов.СЕМЁНОВ доносил: "Сегодня противник под прикрытием броневика превосходившими силами повел наступление на наше расположение". [25]

В результате кровопролитного боя мы вынуждены были отступить на разъезд N., потеряв одного убитым, 8 человек раненных и 5 без вести пропавших. Со стороны противника потери неизвестны.

Наш главком т.ЭЙДЕМАН, по возвращении своём с фронтовой линии, предложил нам выехать на фронт. Там я, по своему состоянию здоровья, получил назначение в качестве адъютанта полевого штаба.

Роль адъютанта в формирующейся Красной Гвардии была совсем иной, чем в царской армии или у белобандитов. Так, если в царской и белобандитской армиях адъютант являлся душой штабных интриг, низким подхалимом, то адъютант в Красной Гвардии являлся резервом для выбывающих из строя командиров и комиссаров.

События разыгрывались быстро. Противник подтянул свои силы и бросил их на станцию Вагай, являвшуюся подступом к Ялуторовску. У этой станции были сосредоточено всё внимание, как с нашей стороны, так и со стороны противника.

Бывали дни, когда станция Вагай по несколько раз в день переходила из рук в руки. От самой станции остались одни развалины. В такой лихорадочной борьбе прошло 1 – 1½ недели.

Изнурённые тяжелыми боями, по несколько суток без сна, не имея достаточных резервов для пополнения, наши части не выдержали натиска противника и отдали Вагай. Это значило открыть путь на Ялуторовск. Решено было ещё раз попробовать отбить станцию. Бросили на фронт всё, что можно было бросить.

Т.ЭЙДЕМАН и др. товарищи выехали на фронт для непосредственного руководства боем. В городе оставили МАСЛЕННИКОВА вершить дела и защищать тыл.

Город опустел, притих и ждал исхода операции. Чуть свет наши части под прикрытием броневика перешли в наступление. Несколько часов уже шёл упорный бой.

В это время в Ялуторовске белогвардейцы подняли восстание.

Около 30-40 вооружённых заняли тюрьму, освободили арестованных и двину-лись по направлению штаба.

Т.МАСЛЕННИКОВ спешно собрал своих 13 человек кавалеристов и вместе с ними бросился в атаку. [26]

В схватке наши потеряли убитыми 4-х лошадей и раненными одного красногвардейца.

Но белогвардейцы не выдержали стремительного натиска. Разбежавшись, они собрались снова в ближайшей роще. Завязывается перестрелка. Кавалеристы спе-шились, тесня белогвардейцев. После часового боя противник разбит, и положение восстановлено.

А под Вагаем напряжение усиливается. Пустернак, зайдя во фланг противнику, штыковой атакой выбивает его со станции, но его уже начинает обходить отряд чехов, сопровождаемый кавалерией. Станцию Вагай отбили, но не удержали. Противник снова занял её и тем самым очистил путь на Ялуторовск.

Наступил период непрерывных боев. Ялуторовцы геройски дрались за каждый вершок земли с превосходящими их по численности и по технике офицерскими частями, но неравность борьбы с каждым днём обнаруживалась всё больше и больше.

Противник группировал уже силы под Курганом. Ялуторовцы организовали на курганском направлении партизанский отряд в 60 человек – из курганских работников и окрестных крестьян. Но от него в одном из боев осталось в живых всего 15 человек.

Под Ялуторовском положение ухудшалось. Нас бросили туда. Несколько отрядов присоединились к Ялуторовскому гарнизону с броневиком, сделанным тюменскими рабочими из платформы.

Ялуторовск эвакуировался. Это было в середине июля 1918. Предательство подняло голову. Из трёх оставшихся у нас каким-то чудом аэропланов два, погруженные на подводы, немедленно вернулись проселочной дорогой обратно в Ялуторовск к белым. Третий… поднялся и под радостные крики "ура" повис в воздухе над нашими расположениями.

– Ну, ребята, теперича чехам и казачью жития не дадим: будем подсаливать бомбочками и щекотать пулемётиком!

– Брось, Гриша, трепаться-то.

– А что, улетит, что-ли? – передразнил Стёпку пулемётчик.

– Ну да… к белякам!

Десятка два насторожились при этих словах Степки. [27]

– Ну, ты, варнак, не бреши, – запротестовали было они.

Но Степку и самого заинтриговало неожиданно зародившееся у него подозрение. После же того, как пулемётчики сказали, что на пробный полёт летчик не взял с собою никого из них, он начал настаивать на своём.

– Буду курва, если не будет так! Вы думаете не улетит? Нет уже я знаю эту сучью породу! – заявил Стёпка с большим азартом, следя глазами за жужжащей в небе железной птицей.

А аэроплан кружился, делая плавные крены, сопровождаемый настороженными взорами пары тысяч глаз.

Тишина. Чувствовалось, что и там, у врага, смотрели на чудную птицу одни со страхом и завистью, другие – с трепетной надеждой:
– Скоро-ли Пономарёв прилетит к нам? Какого чорта тянет он волынку.

– Бокалы готовы, ваше благородие! Не раздумал-ли только?

– Ну, ты – чувырло, не бреши. Он не такой! – ответил вестовому офицер.

При каждом приближении аэроплана сердце у нас билось от радости и каждый из нас гнал от себя Стёпкино карканье.

Аэроплан как бы ещё решил поиздеваться над Стёпкой, взметнулся вверх под ласкающие лучи солнца, взглянул в сторону Тюмени и… вдруг быстрый поворот… Резкий крен…

Приглушённый выкрик: "Падает!.." – ответное эхо: "Да, ну?"

Аэроплан стремительно снижал…

– Смотри, смотри… падает на ёлки, – пара тысяч рук готова поддержать его, спасти любимую птицу. Но аэроплан, как бы стукнувшись об вершины сосен, взвился кверху и поплыл туда, где стояли готовые хрустальные бокалы для встречи "героя".

– Ребята, глядь, глядь у-п-л-ы-л! А аэроплан всё таял и таял, силой какого-то давления опускаясь к земле. Никто не решался назвать совершившееся.

Потянул ветерок, заворчали столетние сосны, а мы все стояли в надежде "авось вернётся". [28]

Звон далёких колоколов окончательно убедил нас, что там торжествуют и с амвона апостолы лжи возвещают о "божьем" ниспослании.

– Я ж говорил, что сволочь… улетит, – обескураженно проговорил Стёпка.

Все молчали, но всем хотелось верить, что всё равно мы его отобьем.

Молчание было прервано далеким грохотом грома. Кто-то перекрестился.

– Эй, дубина, чего крестишься? Это – снаряд! – закричал другой.

Удар и свист осколков напомнил нам о действительности: мы были на войне.

Как бы в ответ на этот удар начальник бронепоезда коммунист т.ПЕТРОВ ско-мандовал: "Дистанция... Трубка 45 на 70. Огонь!"

Команда была уже на месте. Застучали редкие удары, как крупный град по окнам, зачастил "максимка". Стреляли, не смотря друг на друга, было стыдно за улетевший самолёт…

Было горько и больно не потому, что негодяй улетел – паршивая овца всегда может оказаться в стаде – больно было за то, что при всем нашем недоверии к офицерству мы должны были пользоваться их знаниями.

Поздней ночью мы погрузились в вагоны, отступили на 96-й разъезд и начали укреплять правый берег Пышмы. В момент нашего отступления противник с другого конца вступал уже в город, ища большевиков.

Отступив на Пышму, мы потеряли связь с противником. Разведка давала очень разноречивые сведения, а противника не было видно. Мы сосредоточили наши силы по правому берегу Пышмы. Т.MACЛЕННИКОВ с 23-мя саперами разместился за рекой Пышмой в сторону противника в селе Богандинка, укрепляя позиции. Однажды вечером, расставляя посты вокруг села, ребята заметили на дороге пыль.

– Тов.командир, кавалерия!

Остановились, приготовились, начали ждать. Кавалерийский отряд, человек в 20, ехал по дороге, махал руками и кричал: "Свои!" Наши тоже, начали кричать: "Свои, свои!" [29]

Петька, пятнадцатилетний парнишка, бывший в отряде, вдруг закричал:

– Тов.командир. У них на шапках бело с зелёной ленточкой!

Всматриваемся – действительно белые. Подпустили поближе, дали залп. Кавалерия повернула назад, оставив 5 человек убитыми. С этого и началось. Сообщили в Штаб. Штаб приказал удержать село во что бы то ни стало, дал пулемёт и обещал подкрепление. Отряд собрался обсудить положение.

– Что же, товарищи, нас 23 человека. В заставы вышлем не более, как по 2-3 человека. Протяжение большое. Если кто уйдёт с поста, предаст остальных. Все пропадём. Белые не берут в плен… Помощь будет не раньше утра.

Пошумели, потолковали и поклялись друг другу не сходить с поста.

"А если кто уйдёт, товарищ командир, то ты его сам застрели на месте". Так порешили и разошлись по своим местам.

Ночь была тёмная и жуткая своей безмолвной тишиной. Казалось, за каждой травинкой скрывался враг, готовый перегрызть тебе горло. Уговорились зря не стрелять, но в такую ночь человек не в силах выдержать тишины. Когда стреляешь, кажется не так страшно.

И вот среди гробовой тишины раздался одинокий выстрел – "паф". Спустя се-кунду в ответ "паф", еще секунда – "паф", "паф". И побежала вдоль берега стрельба безпорядочная, бесцельная по кажущемуся противнику, потому только, что просто жутко сидеть в такую ночь в тишине. Этой тишины и темноты не выдерживают нервы…

БОИ И РАЗВЕДКА

– Звездов, вставай! Да, чорт тебя побери, – проснешься ты или нет?

– Ну вас к чорту… спать хочу.

Опять толчок. Продираю глаза. Передо мною стоит т.КЛОКОВ, бывший офицер, партиец.

– Ну, какого тебе чорта надо? – спрашиваю я.

– На правом фланге стрельба: нужно скорее бежать.

Смотрю на мигающую лампу, за окном тьма. Думаю, что за чепуха. Не выдержал и говорю со злостью: [30]

– Какой чорт в такую ночь стреляет? Ведь ночных боёв даже в империалистическую войну не было, а тут нас разделяет всё же приличная речка Пышма.

– Ты ещё, очевидно, не проснулся! Бежим! – скомандовал т. КЛОКОВ.

Действительно, постреливали, но довольно редко: очевидно дозоры решили сами себя ободрить.

Кругом тьма – ни зги не видать. Бежим, падаем, опять бежим.

– Стой. Кто идет?

– Свои, – отвечаем.

– Пароль?

– Ну, чего орешь. Разве будем тебе за сто шагов пароль кричать.

Наш резонный ответ, очевидно, ободрил дозорного, и он стал терпеливее.

Подходим. Говорим: "Курок", – и получаем в ответ: "Осечка".

В стороне что-то зашевелилось: повидимому, задремал телефонист.

Туман стал рассеиваться, одиночные выстрелы прекратились, стало затихать движение и на той стороне.

Вдруг неожиданно со стороны зарослей пронёсся бас:

– Курва вас… мать… Голопупые трусы сдавайтесь, а то перебьём.

В ответ беспорядочная стрельба.

Её кое-как прекратили, но нас всех заинтриговало, кто начал стрельбу. Выходить на открытое место под прицел, конечно, не было смысла, решили ползти и обследовать передние окопы. Там мы и нашли начавшего стрельбу.

– Ты чего стрелял.

– А бис е знает… Вон там, що впереди кустов, що-то затарабахтыло и триск.

Пошли туда. В.нескольких шагах от кустов лежали корова и телёнок.

Посмеялись, разъяснили, как опасна трусость на войне, [31] поговорили о дисциплине.

Солнце, вчера ушедшее с такой ненавистью к обитателям земли, сегодня вновь улыбалось и ласкало их лучами, будто ничего не случилось. Зачирикали птички, лес оживал…

Братва повеселела. От каждой группы отделился в лесок кухмистер, запылали небольшие осторожные костры, закипел чай, кой-кто подогревал консервы.

В то время походные кухни были редки, обоз не разделялся на разряды. Консервов было много и их усиленно уничтожали, тем более, что всем нам казалось, что война продлится недолго, и самое позднее к осени мы окончательно расколошматим беляков.

Мокрые от росы, мы решили итти к штабу: хотелось есть. В сотне саженей от штаба разместились резервы.

– Эй, т.т.комиссары, умираем!

– Отчего?

– Да, как же, пятые сутки не емши.

– Да, ну. Что вы говорите? Как же вы, братики, выжили?

Нашу иронию поняли и захохотали. Но один не унимался:

– 'Чего гогочете. Конешно, не емши.

А кругом груды банок из под консервов. Ими, казалось, можно было бы прокормить не 1500-2000 человек, а по крайней мере целую дивизию.

У русского человека: "Раз у котла не сидел, то, значит, не емши остался". Мы же, хотя у котла и не сидели, однако по паре банок для пищеварения загвоздили и прилегли соснуть.

Чудный июльский день. Кругом тихо, будто нет никакой войны. Люди в гимнастёрках защитного цвета расположились небольшими группами. Поют: "Ей, Баргузин, пошевеливай ва-ал – плыть молодцу не да-ле-ечко…"

– Как сказать? – как бы про себя возразил т.КЛОКОВ.

Вправо от штаба, на расстоянии десяти саженей, три группы сражались в "два-дцать одно".

– У-у-у, курва тебя мать, опять дал перекладину – между тузом и десяткой – валет. [32]

– Ничего, Ваня. Карта – не кобыла, к утру повезёт!

Успокаивали окружающие проигравшего.

– Стой, Гришка. Я подмажу, – горячится Ваня.

– Не стоит. Карта – лярва, всегда из-за неё проигрывают.

Все же Ваня подмазал и проиграл.

– Да, не повезло! Пойду к комиссару, авось под получку даст…

– Держи карман шире, – хохочут окружающие.

– Ну, т.Пустернак, пойдем-ка дадим храпочка, вон там – около сосен. Пока что тихо, а к вечеру может придется и поработать.

– Затишье может перед грозой. Я вот только сделаю распоряжение насчет переноски штаба и приду, – отозвался Пустернак.

Под ворчанье сосен я устроил себе постель: винтовку и вещевой мешок положил под голову, бомбы рядом, а револьверы – один на ремне, другой в кармане.

Спал богатырски и видел какие-то сны:

Жду в прекрасном, но пустынном парке ночью мало известную мне девушку. Мчится ландо: пара лошадей, а кучер с длинной бородой и в белых перчатках. Я вскакиваю навстречу, сейчас я увижу её. Открывается дверка и выходит… жандарм с пакетом в руке: "Вам, молодой человек, письмо от Софьи Петровны". Я отступаю к соснам. "Простите, очевидно, это – ошибка", – пытаюсь возразить я. "Нет, это вам. Берите!" – "Нет, не возьму". Жандарм ко мне – я отступаю. Выхватываю револьвер, стреляю. Жандарм падает, но из кареты ещё трое. Залп. Бегу и падаю в какой-то овраг… а потом… удар, звон. Что-то просвистало в воздухе.

Приподнялся. Кругом тихо, никого нет. Что это значит? Солнце за полдень, видно опять чем-то недовольно – багровеет. Смотрю на станцию, где помещался полевой штаб, там пусто.

Вместо окон, зияют какие-то черные ямы, крыша провалилась, a часть трубы ещё торчит. "Вот так фунт с изюминкой! Где же наши? Никого не видно. Если здесь белые, то почему же не берут меня? Пойти? Но куда? А сон закрывает глаза. На всякий случай вынул браунинг и зажал в.руке: если попадутся белые, то пять пуль им, а две себе, да еще пара бомб. Склоняю голову... "А это ты, комиссар? Это ты, – [33] сволочь, на ст.Марьяновка, у Омска, командовал?" – "Да, я. Но зачем ломаете руки?" – "Молчи, гад! Вот будешь болтаться на этой сосне". Сжимаю руку до боли: стало радостно – в руке револьвер. Но, что такое, – не стреляет? Неужели я не перевёл патрона?.. Бах, бах...

Я просыпаюсь от сильного удара грома. Бах, дзинь, опять зазвенело. Вскакиваю. Никого нет. Где-то идёт ружейная перестрелка. Выходу на линию. Около моста через реку Пышму стоит бронепоезд. С платформы показалось пламя, потом удар, а за ним второй, третий… Бьют беглым огнем. Очевидно, наши. Я ускорил шаг. Опять удар, клуб дыма. Забегали люди, между ними три сестры милосердия. Маша усиленно жестикулирует руками. Подбегаем и смотрим вниз. Там под насыпью сидит начальник бронепоезда ПЕТРОВ, смотрит куда-то, но ничего не говорит.

– Эй, братва, давай воды, обливай его.

ПЕТРОВ зафыркал. Подняли на ноги, провели несколько шагов. Встал, стоит, крови не видно.

– Значит кантузия, но как сильно.

ПЕТРОВ попросил покурить.

– Ах, сукины дети, вот здорово угостили. Ведь, смотри же. Пять саженей от насыпи летел вниз. Ну, а как бронепоезд? Не пострадал?

– Нет. Все в порядке…

Не успел я ещё подойти к штабу, бежит навстречу т.КЛОКОВ.

– Скорее на правый фланг. Там идёт переправа на другой берег. Бежим!

Навстречу нам движется какая-то вооружённая толпа. Впереди её с здоровенной хворостиной Пустернак и инженер т.МАСЛЕННИКОВ, будто загоняют гусей.

– В чём дело? – спрашиваем.

– Да вот они было бросились бежать. Там – на той стороне – до сотни наших, а эти черти бегут.

Командуем: "Стройся!"

Создалось трагическое положение: часть из них поняла и стала строиться, другая напирает. Пришлось пустить дубину и кулак. Человек у пяти появились красные сопли и фонари под глазами, но это [34] подействовало. Построились. Раскинулись цепью.

С той стороны часть наших плыла уже к нам, другая, лёжа за хорошим прикрытием, отстреливалась. В двухстах саженях на изгибе реки неслись на конях по отмели к нашему берегу около десятка казаков, стреляя по плывущим. Кто-то постреливал из леса.

– Очевидно, казаков немного – решил т.КЛОКОВ.

Пустернак и Масленников с частью отряда начали обстрелы по лесу, а мы с Клоковым открыли огонь по казакам и обстреливающим. "Максимка" быстро покончил с казаками, а обстреливающие, потеряв несколько человек, поторопились скрыться. Раненных и убитых до 30-ти человек мы извлекли из реки, а оставшихся невредимыми вынудили переправиться обратно. С убитыми казаками наши любители расправились быстро: их седла, амуниция и всё то, что было нужно, перекочевали в. наш отряд. Стали выяснять: в чём же дело? Оказалось, что кто-то крикнул: "Окружают". Это проклятое слово преследовало нас до самого Глазова.

Бой закончился для нас сравнительно хорошо. Потери в известной части были компенсированы, но оперативного задания мы всё же не выполнили. Когда мы выставили охранение и отвели резерв, тут-то бегуны и особенно те из них, которым попало, зашумели:

– Братцы, что это за старый прижим? Нас бить. Да, мы за что же кровь проливаем. Так вас растак…

– Т.т.пулемётчики к пулемётам, – командую, я. Это подействовало. Я продолжаю напирать:

– Вы недовольны тем, что вам попало? А не хотите-ли за бегство с боевого поста к стенке? Вы бросили сто человек на гибель!

– Правильно, т.командир!

– Вы – трусы, уж лучше бы молчали, – закончил я.

– Да, мы што, – не мы первые бежали. Оно как-то обидно.

Мы разъясняли, что вредно поддаваться панике.

Сцена с бегунами вызвала в нашей среде дебаты. Спорили – этично или неэтично во время паники воздействовать кулаком или хворостиной и не лучше ли в таком случае стрелять. За последнее особенно ратовал политпросветчик Иван Николаевич, бывший студент, [35] человек весьма гуманный и ставивший неприкосновенность личности выше всего.

Однако, подавляющее большинство спорящих остановилось на том, что хоть кулак и неубедительный аргумент, но во время паники для психологического перелома применять его можно, применение же оружия в таких случаях может иметь место только как последний исход.

На левом фланге противник укреплялся – рыл вдоль опушки леса окопы. Он не наступал, но постоянными наскоками конной и пешей разведки и артиллерийским огнём с броневика держал нас в постоянном напряжении.

Пять суток без сна небольшой отряд защищал село Богандинку. Люди валились с ног, спали на ходу. Помощи не было, а противник развивал активность. Тюмень долго раскачивалась с подкреплением, наконец, пришел надежденский отряд в 200 человек с 7-ю пулемётами. Его бросили на левый фланг в село Богандинку. Пощупали противника и решили с этого фланга сделать обход ему в тыл.

Поздним вечером выступил надежденский отряд. Отошёл пару километров вдоль фронта и направился вглубь неприятельского расположения.

Прошли пять и десять километров – противника нет. Темно. Решили отдохнуть, чтобы на утро двинуться дальше. А на утро большой отряд казаков с диким гиканьем врасплох наскочил на надеждинцев и после ожесточенной схватки вернулась только половина отряда, оборванные и босые. Пулемёты побросали в реку.

Бросили в Богандинку на подкрепление пермский отряд, но его пришлось отправить обратно, как дезорганизаторов.

Противник гвоздил по селу фугасным снарядом. Два раза он поджигал его и два раза тушили пожар. Наступал решающий момент.

Наши силы ещё пополнялись из Тюмени. Пришел и отряд мадьяр в четыреста человек, во главе с Хорватом. Они после нашего отступления из Омска пробились к Тюмени, это были надежные бойцы.

 Отправлено: 04.12.16 05:47. Заголовок: РАЗВЕДКА И ПОПЫТКА О..

РАЗВЕДКА И ПОПЫТКА ОКРУЖЕНИЯ ВРАГА

Попытка обхода с левого фланга нам не удалась; мы решили повторить её с правого.

Верстах в сорока от Ялуторовска расположилось село Головино.

От нашего штаба до него было верст двадцать с гаком. Нас – человек пятнадцать, во главе с т.т. Дечевым и Шалавко, хорошо знавших эту местность, отрядили для разведки. Мы тронулись в путь часов в пять утра. Ехали лесом. Уже пришло время обедать. Животы подвело, а мы всё едем, да едем. Кругом никаких признаков жилья. Команда: "На обед!" Мы стреножили лошадей и ослабили подпруги. Сели закусывать. Сенька – враль – сегодня был не в духе.

– Эй, Сенька, отмочи-ка что-нибудь! – крикнул ему кто-то.

– Да ну вас к лешему. Тоже нашлись вояки – ни пару, ни товару. То ли бывало, мы в турецкую кампанию давали перцу туркам, что даже сам Суворов… – нехотя, без улыбки начал Сенька.

Его слова покрыл хохот.

Тов. Дечев, хватаясь одной рукой за Сеньку, а другой за грудь (во время смеха его всегда душил кашель), старался угомонить остряка:

– Сеня, да сколько же тебе лет?

– А при чём тут лета? – невозмутимо отвечал Сенька.

Опять хохот. Хохотали так, что забыли даже про опасность.

Закусив, тронулись в путь, но вскоре заблудились. Встретившийся крестьянин вывел нас на дорогу и к 10-ти часам вечера мы прибыли в село.

Нашли старосту, заказали чай, задали корм лошадям и начали разговор:

– Были казаки?

– Были, были, касатики, но вот с часик, а пожалуй и того меньше, как уехали, – торопливо выложила женщина, а староста что-то буркнул себе под нос.

– Ну, а как вы смотрите на нашу войну, как ваши мужики?

– А хтош их знает. Некогда робить, теперича все в поле.

– А за кого вы – за свободу, аль за помещиков? [37]

– Не знаю, паря. Уж больно война надоела. У меня так сына убили в ерманскую, а сам я был в японскую.

– Не хочется воевать-то!

– Ну, а если заставят?
– Не знаю, паря, – закончил наш разговор староста.

Подправились, лошадей подкормили, а нужных сведений добиться так и не удалось.

Обратно выехали ночью. Набросали план действий: нужно немедленно занять село и нанести лихой удар, если не в тыл противнику, то во фланг. Словом… попытать счастье.

Все эти дни на фронте шла ружейная и артиллерийская перестрелка, но пере-браться через реку ни та, ни другая сторона не рисковала.

Надо было кому-то попытаться взять на себя инициативу. План был одобрен полевым штабом, и мы – те же пятнадцать человек – выехали вперёд с расчётом, чтобы быть у села около 12-2 час.ночи, подождать там наш отряд в 400 человек с двенадцатью пулемётами.

Я и Дечев поехали в пролётке, а остальные верхами. Положение наше при воз-можном столкновении с конными казаками могло быть пиковым, но уверенность, как говорят, города берёт. Наша задача была занять только село.

Ну, вот и село Головино. Стоит оно на высокой горе и отделено от нас речкой. Наш берег низкий, а речка идёт крутым изгибом, заворачивая к нам в тыл: влево – версты на две, а вправо – не больше, как на одну.

Подъехали по берегу.

Природа будто предусмотрела, что когда-нибудь и здесь будет возможна война. Перед нами был узкий высокий вал. Пули не задели бы даже лошадей, если бы стали стрелять с берега, снизу.

Мы тихо подошли к мосту. Берег к нему оказался прорытым. Мост разобран-ным… Вспыхнула спичка, и послышался шопот: "Кто-то есть!"

– Почему разобран мост? – закричал т.Дечев в темноту.

– Нам, чай, приказано, – послышался ответ.

– Кто приказал?

– А кто их знает? Были какие-то. А вы хто такие? [38]

– Свои. Собирайте мост.

– Это – красные, – донёсся шопот. – Давай пулемёт-то.

– А может не красные? – усомнился другой голос.

– Ну, говорят-те красные, – настаивал первый. – Эй, ребята, скажи: что вы, красные, аль белые.

– Говорят тебе свои, – отвечаем мы.

– Свои-то вам тамбовские волки… Готовь пулемёт, – да жарь их, сукиных детей.

Мы только успели отскочить, как в глубокой тишине затаратакал пулемёт – Кольта.

В ответ мы почти одновременно бросили с полдюжины бомб-бутылок. Эти бомбы, хотя и наносят очень слабое поражение, но хлопают, как снаряды.

Село проснулось. Залились собаки. Шум и крик.

– Ой, батюшки, пулемёты-то летают! – визжал в темноте женский голос.

Началась перестрелка. Стало светать, а наш отряд не появлялся. Послали двоих ему навстречу.

К рассвету огонь из села усилился. Стреляли разрывными пулями. Звенят винтовочные пули, как туго натянутая струна на гитаре: дзинь, дзинь, – а разрывные трещат.

Показалось солнышко – день обещал быть чудесным.

Винтовка моя уже нагрелась, когда посланные донесли, что отряд подходит. Смертельно потянуло ко сну.

– А что, ребята, если я немножко вздремну? – обращаюсь к т.Дечеву.

– Не спи, Звездов, а то тебя и прикладом не добудишься.

Но усталость взяла своё. Обернул ствол в шапку, приклад под себя и на предутренней заре уснул.

Спал хорошо. Когда открыл глаза, солнце уже припекало. Золотились росинки. Птички испуганно метались. Стрельба… усилилась. Стреляли с обеих сторон. Поблизости не было ни души. Закурил. По пению пуль определил, что наши где-то близко, но подняться нельзя. Как быть? В полсотне шагов – котловина, и там кто-то стонет, но кто – не видно. [39]

Местность открытая, нужно пробежать так, чтоб противник не взял тебя на прицел, да и шальная пуля наших не зацепила. Бегу. В небольшой котловине трое раненных: два латыша и один сибиряк – рабочий. Латыш – Ян уже метался в предсмертной агонии, а Фриц ещё пытается забинтовать себя.

– Ну, как дела, товарищ Фриц?

– Плохо! Пить хочу.

В моей фляге оказалась вода. Напился. Кое-как забинтовали живот и плечо.

– Ну, лежи, а я побегу по выстрелам к своим. Они должно быть близко, – сказал я.

– А как дел? Может мне уже застрелиться… а то в плен попаду! – смотрит на меня.

– Нет, Фриц, обожди. Дело не так безнадёжно, револьвер у тебя, а вот и бомбы. Держи наготове, – старался успокоить я его.

Военные знают, как тяжело покидать товарища, но делать было нечего. Нужно было добраться до кустов. Бегу. Вижу – залегла рота мадьяр. Её противник обстреливает во фланг. Этот самый гадкий огонь.

Я предлагаю роте развернуться, но она медлит.

Выхожу на чистое поле, со мной анархист т.Швайко – славный парень.

– Ну, Швайко, бежим вперед! – командую:

– Рота за нами! В рожь!

Несколько человек бросились к нам. Но в ту же минуту пятеро были убиты. Больше никто не пошел, и Швайко куда-то тоже подался.

Опять один… на открытой местности… А противник бьёт из пулемёта. Пули ложатся сзади меня шагов на сто – сто пятьдесят. Я решил отступить к тому же месту, где ложились пули.

Началась игра на нервах пулемётчика и моих: вначале я бежал в полусогнутом положении, но пулемётчик бьёт в одну точку и пули завизжали уже над моей головой; я встал на колени и пополз, а он, – шельма, продолжает бить в одну точку. Дальше ползти нельзя. Лежу, но сворачивать в сторону опасаюсь, легко наскочить на шальную пулю. Пулемётчик, как я и рассчитывал, сменил прицел и пули стали [40] недолетать шагов на тридцать – пятьдесят. Я вскочил и бегом к кустам.

На моём пути двое раненных.

– Товарищ! Не оставляй! Пристрели… не оставляй в плену…

На ходу бросаю: "Скоро вернёмся!" – а своих всё не видно. Пулемёт всё бьёт и бьёт, да так удачно, что с правой стороны – в шаг со мной.

Бросаюсь в болото, винтовку, чтобы её не замочило, поднимаю, (винтовку нас учили хранить больше, чем жинку), левой рукой хватаюсь за куст – дна не достаю, глубоко.

Наш отряд собрался на изгибе реки, в трёх верстах от села.

Холодная ванна не успокоила мои нервы: я кричал до истерики и готов был кинуться на любого, кто попытался бы возражать мне.

Вдруг крик: "Казаки!" Из села, на расстоянии двух-трёх верст, поднялась пыль в сторону Ялуторовска. Восемь пулемётов запели свою песню им навстречу, и там образовалась куча.

Снова крик: "Стой, черти! Это – стадо!" Стрельбу прекратили, но не прошло и минуты, как снова крик: "Казаки!" и… "максимки" заработали. До трёх раз так принимались…

Когда заняли село, узнали, что небольшой отряд казаков, боясь нашего обхода, бросился на утёк, тогда же, когда из села выходило стадо.

В тот же день нас выбили из села. Мы отступили.

В штабе было получено распоряжение об отступлении на Камышлов. "В чём дело?" – недоумевали мы. Красноармейцы были недовольны. Сдача Екатеринбурга и перерез горнозаводской железной дороги грозил отрезать нас от главного штаба.

Думать о наступлении не приходилось. Пришлось отступать.

С песнями мы подошли к Тюмени, а ночью она эвакуировалась.

Я был назначен начальником арьергарда. Часов в пять утра еду в город к коммунистическому отряду.

Весь отряд уже в сборе, с винтовками. Ходят подавленные. Увидав меня, оживляются.

– А, товарищ Звездов. Как дела? Мы, вот, думаем принять охрану города. Как по твоему? [41]

– Товарищи! Кто желает, идёмте с нами на станцию, кто не хочет, немедленно – по домам. Забирайте винтовки и патроны, прячьте их подальше, а списки отряда сожгите. Помните, что оставшимся будет жарко. Берегите винтовки – они пригодятся! Согласны?

– Согласны!

Поручив передать привет рабочим ф-ки Логинова, и сказать им, чтобы фабричных лошадей вперёд не берегли для Красной Армии, взять лошадей с ф-ки на пополнение обоза, но общее собрание рабочих фабрики нам отказало, Мы тронулись. Другая часть отряда осталась.

Позднее, при обратном занятии Тюмени и Тобольска мы нашли в №№ 6 и 7 Епархиальных ведомостей от 22-го февраля (7 марта) и 1 (14) марта 1919 г. довольно подробное описание всей Богандинской эпопеи.

"На долю автора этой статьи в Богандинской трагедии, пишет поп богандинский, выпала довольно незавидная роль, едва не стоившая ему жизни. И если автор спасён, то только благодаря заповеди Спасителя: когда же будут гнать вас в одном городе, бегите в другой" (М. 10,23)
Этот поп-бегунец, согласно заповеди спасителя, при всей своей ненависти пра-вильно замечает, что село Богандинка явилось искупительной жертвой за Ялуторовский и Тюменский уезды, так как от Тюмени мы отступили почти без боя.

ЭВАКУАЦИЯ ТЮМЕНИ

Эвакуация города в дни гражданской войны переживалась жителями остро и в особенности мещанством, которое обычно болталось между классовыми противниками, как мусор во время половодья. Мещанство сживалось с той властью, которая обеспечивала хотя бы относительно неприкосновенность его жилья и безопасность на улице. Если же ко всему этому допускалась некоторая свобода языкоблудия и толкотни на базаре, то наступал уже мещанско-эсеровский социализм.

– Большевиков-то мы не любим, да уж как-то попривыкли к ним. А какова будет новая власть?

– Ох, и не говори! – кудахтала какая-то толстуха.

Известие об эвакуации обычно рождало, в них тревогу и сомнения [42] за зав-трашний день. Наглухо запирались ставни, зажигались лампады, на улицах ни души.

Этот трепет передавался даже и рабочим. Не случайно поэтому родилась мысль об охране города у оставшегося отряда.

Рабочий сибирских и некоторых уральских городов не пережил ещё медового месяца гражданской войны и прелестей классовой ненависти. Он не имел представления о том, как умирающая буржуазия расправляется с нами. Но мы, фронтовики, это знали отлично. Наши красные орлы не могли бы требовать для себя большего блаженства от врага, как расстрел. Вступивший в Красную Гвардию не только понимал это, но был глубоко убежден в том, что спор труда с капиталом может быть разрешен только оружием. "Все мосты соглашения были сожжены", – говорил Ильич в дни Октября…

Пролетарий во время отступления красных прятал оружие, находил укромный уголок, и наблюдал оттуда, как наши враги по одиночке стягивались к назначенным пунктам.

Так было и в Тюмени: одни спешили на время уйти со сцены, другие лихорадочно готовились принять ещё не остывшую власть.

С городом уже было покончено, но он ещё чувствует дыхание нашего бронепоезда. Власти с начальником бронепоезда т.Петровым были на станции, где спешно проталкивали подходящие отряды, так как показалась разведка противника.

Город, оставшийся без власти, ощупывался тем временем любителями минутного счастья. Они торопились подобрать все, что плохо лежит.

Иду. У вокзала встречаю двух джентльменов. Узнаю двух старых партийцев, т.т. Черепанова и Суховерко (Франц). Черепанов был членом Петроградского Совета и ЦК РКП(б).

– Вы что тут?

– Тише. По поручению партии мы остаёмся здесь для подпольной работы.

Это сообщение меня как-то резнуло.

– Ты что, недоволен? – спрашивает Черепанов.

– Да, недоволен. Во-первых, вас все здесь знают, а во-вторых, вы ещё нужны нам. Знаю, что тяжело вам в нашей повседневной работе, [43] но всё же спешить не стоило. Нужно было бы дать развернуться во всю белогвардейскому зверью, – закончил я.

– Ты, Звездов, что-то пессимистично настроен сегодня.

– Что делать… коль решено, желаю успеха!

Поцеловались и быстро зашагали в стороны. Сердце у меня сжалось.

У станции находился винный склад. В нём по праздничному освещено, идёт бойкая торговля. То и дело из него выходят навеселе военные и штатские, придерживая четверти.

На станции мечется тов.Петров. Он ничего не может поделать с командой, на-груженной четвертями.

Я было попробовал окрикнуть: "Бросай водку!" – но в ответ вплотную к моей груди взметнулись пять винтовок.

Настал решительный момент. Думаю: "Стрелять? Всех, не перестреляешь", – я поднял левую руку и спокойно отвёл в сторону винтовки.

– Ну, товарищи, ничего! Давай собирать команду, нужно трогаться, – командую я Петрову.

– Давно бы так, – дружелюбно решили подвыпившие солдаты.

Эту сценку Напряженно наблюдала стоявшая поблизости группа – человек пятнадцать. Среди них три женщины. Один, несомненно, офицер, даже привскочил от неожиданной развязки. Они окружили меня.

– Мы, вот, – заложники вышли из тюрьмы и требуем паспорта.

Сначала от неожиданной наглости я немножко стушевался, но быстро сообразил. Наше место теперь в бронепоезде. Ясно, что и на станции приходит конец нашему властвованию. Промедление угрожало бронепоезду. Рисковать этим детищем революции, созданным путиловскими рабочими, было бы верхом предательства. Довольно подарка трех аэропланов.

Тов.Петров хотел было бежать за частью своей команды, но я удержал его за руку:
– Не делай глупости! Сейчас же на паровоз. Трезвые пулемётчики есть?

– Есть.

– Немедленно к пулемётам. Свисток к отходу и в течение пяти [44] минут тро-нуться! – распорядился я.

– А паспорта?

– Граждане, мы скоро вернемся, а теперь марш с платформы.

– Как так? А паспорта!

– Пулемётчики к пулемётам, – командую я. "Кольты" и "максимки" задвигались.

Заложники подались на вокзал, а наши гуляки в вагоны. Третий звонок. Бегут. "Подождите! Ещё не все!" – быстро проверили. Недостает трёх человек.

– Трогай! Делать нечего.

Вышли из Тюмени в девятом часу вместо шести, взорвав центральные стрелки и ухлопав три снаряда по баку водокачки.

В бронепоезде, как в хорошей монопольке. Уговариваем сдать водку, но все отказываются. Из состава команды две трети пьяны. Одни спят, другие куралесят.

На первой станции, пока снимали телеграфные и телефонные аппараты, один из пьяных подполз к пулемёту, нажал, и "максимка" заработал. Поднялись беготня, крики.

Когда узнали, что стрелял свой, выпившие стали требовать его расстрела. Мы не допустили этого, настаивая разбить бутылки с водкой. Упёрлись. Пришлось пойти на компромисс и оставить пять четвертей на опохмельку.

Когда первая бутыль звякнула об рельсы, у пьяной команды вырывался вздох: "О-ох", – будто расстреливали любимого товарища.

С этим делом кое-как справились, а впереди предстояли ещё препятствия. Соседняя станция, кажется, "Подъем", горела, как факел. Бронепоезду пришлось отступить, с тем, чтобы, развив быстрый ход, проскочить мимо неё, не дав возможности воспламениться взрывчатым веществам.

Станция Подъем. Ненавистная станция. В июле 1918 года посланные сюда триста человек латышей из отряда т.Эйдемана, были захвачены казаками. Бывшие фронтовики, хорошо знавшие военное дело, они были предательски завлечены в эту ловушку. Не успели они развернуться, [45] как паровоз был подорван, а по вагонам открыли убийственный огонь.

Часть отряда выскочила в канаву – по другую сторону станции. Завязался бой. Немногим товарищам удалось отступить, большинство осталось убитыми и раненными. С раненными была учинена расправа.

Наши нашли их изуродованными. У одних были выколоты глаза и отрезаны носы, у других вырезаны ремни из спин, у третьих – распороты животы. То там, то здесь люди сидели на кольях. На макушках деревьев болтались разорванные. Их привязывали за ноги к двум наклоненным деревьям, отпускали и разрывали надвое.

Недаром плена боялись наши больше, чем смерти. Вот почему крик "окружают", преследовал нас.

Нам удалось благополучно миновать эту кошмарную станцию, и кое-как ликвидировать беспорядок, творившийся в отряде во время отступления.

На станции Паклевской бронепоезд опередил эшелоны, и мы на время закрепились. Навели некоторый порядок, установили связь с эвакуировавшимися Екатеринбургом и Камышловым.

А враг наседал…

Какой-то отряд чехов и казаков уже подходил к станции между Тюменью и Паклевской. Мы охраняли её. В нашей части было несколько мадьяр.

Надо сказать, что между чехами и мадьярами был такой антагонизм, что при виде друг друга, они иногда доходили до исступления.

На этой станции чехам с казаками удалось как-то врасплох выбить наших. Нужды в этой станции особой не было, однако отступившие мадьяры, несмотря на наши уговоры, вновь бросились на станцию. Пришлось последовать за ними. В течение пятнадцати-двадцати минут станция была захвачена. Девять чехов попали к нам в плен.

Мы бессильны были предупредить события. Момент и всё смешалось в какую-то бесформенную массу. Её рвали на части. Это мадьяры разрывали чехов… Око за око, зуб за зуб!

О, если бы Франц-Иосиф, австрийский император, взглянул бы на эту картину. Этот старый подлец мог бы гордиться делами своих рук, [46] разжегших эту национальную вражду!

Тонко, годами сеялась рознь. Ею стремился он поддержать свой шатающийся трон!

Пройдет время, придут Всемирные Советы, а с ними и конец национальной вражде. А сейчас мы были свидетелями этого дела.

Жуткая картина кончилась. Мадьяры с налитыми кровью глазами, как безумные, озирались вокруг…

Расстреляв трех казаков, мы собрали команду и поехали на станцию Паклевскую, где нас ожидал снова приказ об отступлении до Камышлова.

А. ЗВЕЗДОВ. СЕДОЙ УРАЛ В ГРАЖДАНСКОЙ ВОЙНЕ

ЦДООСО. Ф.41. Оп.2. Д.86. Л.37-47.

 Отправлено: 04.12.16 16:57. Заголовок: Тобольские епархиаль..

Тобольские епархиальные ведомости. Тобольск, 1919. №19-20. Сс.287-288.

Село ОМУТИНСКОЕ
2 июня село Омутинское праздновало годовщину освобождения своего от большевиков.
К этому времени было и приурочено открытие памятника чехо-словакам, павшим в бою под селом Омутинским в этот памятный день.
Яркий солнечный день и торжественная обстановка столь памятнаго для Омутинцев дня собрали тысячную толпу. Из г. Ялуторовска на торжество прибыли представители военных и гражданских властей и команда солдат комендантскаго отряда.
После торжественной литургии на украшенной национальными русскими, сибирскими и чешскими флагами и зеленью, площади был отслужен благодарственный молебен, после чего крестный ход в сопровождении воинской команды, гостей и граждан Омутинскаго и других окрестных сел, по декорированным флагами и зеленью улицам села направился на ст. Омутинскую, где также был отслужен молебен. Станция была украшена зеленью и флагами.
Далее процессия проследовала к памятнику павшим чехо-словакам, находящемуся приблизительно в версте от станции на опушке березовой рощи, где уже ждала многочисленная толпа народу.
Красивую картину представляла из себя тысячная толпа, тесным кольцом окружившая памятник, иконы и священно-служителей.
Пение хора и возгласы священно-служителей плыли в воздухе над застывшей толпой.
Оригинален и красив воздвигнутый памятник. Ажурная железная решетка, окрашенная в бело-красный цвет, скрепленная 4-мя рельсовыми бело-зелеными столбиками, окружает пирамиду из диких камней, увенчанную белым фигурным крестом. Сверху до низу памятник был покрыт венками из живых цветов и зелени.
После молебна хор пропел «Коль славен», команда взяла «на караул». В заключении были произнесены речи, посвященныя братьям чехо-словакам и освободительной борьбе против большевиков.
День закончился банкетом и спектаклем «Омутинскаго общества» в народном доме.
Комитетом по устройству торжества были посланы приветственныя телеграммы Верховному Правителю и генералам Вержбицкому и Сыровому, освободившим с. Омутинское.
Я.Ж.