Отправлено: 05.01.13 10:54. Заголовок: Петр Семенович Парфенов

Если удастся найти архив этого человека- многое из истории Гражданской войны на Алтае , В Сибири и на Дальнем Востоке станет на свое место.В РГАЛИ в его фонде 5 фотографий и 30 листочков и один напечатанный роман и всё! А ведь он до этого опубликовал множество книг и статей.Был председателем Гоплана РСФСР.Архив его или уничтожен или в ЦА ФСБ.
В России только в РНБ есть его книги и то сканируют только с микофильмов.Есть его книги в Мичиганском, Стэнфордском и др.университетах США.Сейчас со всеми переписываюсь, чтобы понять - у кого купить дешевле.Здесь будут опубликованы мемуарыП.Парфенова-"Переговоры с командованием белых сибирских армий в 1920-21 годах" Чуть позже он переиздал их отдельной книгой -"На соглашательских фронтах".
Будут опубликованы и др. материалы Парфенова и о нём.

фото 1930г.

 Отправлено: 23.03.13 23:11. Заголовок: http://f4.s.qip.ru/1..

 Отправлено: 23.03.13 23:13. Заголовок: http://f2.s.qip.ru/1..

 Отправлено: 23.03.13 23:13. Заголовок: http://f2.s.qip.ru/1..

 Отправлено: 23.03.13 23:16. Заголовок: http://f1.s.qip.ru/1..

 Отправлено: 23.03.13 23:16. Заголовок: http://f2.s.qip.ru/1..

 Отправлено: 23.03.13 23:23. Заголовок: http://f3.s.qip.ru/1..

 Отправлено: 23.03.13 23:23. Заголовок: http://f3.s.qip.ru/1..

 Отправлено: 23.03.13 23:25. Заголовок: http://f3.s.qip.ru/1..

 Отправлено: 24.03.13 00:04. Заголовок: http://f3.s.qip.ru/1..

 Отправлено: 24.03.13 00:04. Заголовок: Ниже публикуется раб..

Ниже публикуется работа Парфенова :"Поход на Гатчину"

 Отправлено: 24.03.13 11:29. Заголовок: Здесь всюду были зам..

П. ПАРФЕНОВ

Поход на Гатчину

Воспоминания участника

Восемнадцатого октября 1917 года Славгородский городской совет по телеграфу прислал мне в Барнаул полномочия на Второй Российский съезд Советов. Сообщал сразу же и наказ: требовать перехода власти к Советам! Сьезд Советов назначался на двадцать пятое октября (седьмое ноября — по новому стилю), и нужно было спешить. Но эсеровская губернская земская управа, членом которой я состоял, решила- не отпускать меня из Барнаула, угрожая репрессиями. - Все время вы в разъездах. Отделы ваши запущены. Заменить некем, — сказал мне председатель управы А. Н. Новиков, когда сообщил ему о полученной телеграмме. — Как хотите, Петр Семенович, но мы категорически возражаем и, если поедете, вынуждены
исключить вас из состава членов управы и сообщить вашим избирателям.
Нa другой день утром я выехал. В этот же день, вечером, земская управа вынесла длинное постановление об исключении меня из о состава. В мотивах, между прочим, наряду с упоминанием моей незамеменимости», указывалось, что я поехал делегатом на съезд, зная то, что он собирается произвести свержение Временного правительства и установленных им земских учреждений, и факт этот «является совершенно недопустимым для общественного работника поведением».
Трудно было ездить по железным дорогам в те времена! Места в вагонах брались с боя, порядка не было, администрация обессилена а абочие ей не помогали. Учтя это обстоятельство, я снарядился в военные доспехи, которые совсем было забросил: авось повезет!
С большими приключениями удалось устроиться в Новониколевске на поезд прямого сообщения Иркутск—Петроград, хотя на всех углах висели объявления, что «военнослужащие, офицеры и сол¬даты, едущие на запад, получают билет вне всякой очереди».
Сравнительно благополучно мы проехали Омск, переменили там паровоз и от станции Куломзино свернули на Тюменскую железную дорогу. Казалось многим, что дальше все пойдет по-хорошему.
Но перед Ялуторовском, на глухом темном разъезде, поздней ночью по всему поезду пронеслась нерадостная весть: «Паровоз от¬цеплен. Мы стоим!»
Кем отцеплен, как, при каких обстоятельствах — объяснялось различно, со всевозможными, прямо сказочными, вариантами. Нервы взвинтились. Пришлось накинуть на плечи шинель и вместе с другими идти выяснять причины остановки.
Оказалось, что наш паровоз действительно уже прицеплен к встречному эшелону с фронтовиками. Их собственный паровоз «сбе¬гал», так как они гнали машиниста из самого Екатеринбурга и требовали от него, под угрозой расстрела, максимальной, невозможной скорости.
Пассажиры наши решили паровоза не отдавать. Машинист тоже, хотя и робко, но достаточно настойчиво заявил, что припасов у него хватит только до Ялуторовска. Публики с нашего поезда соб¬ралось много, большинство солдаты, и тоже почти все вооруженные. Повылезали из вагонов и купцы, которые помоложе и посмелей. Обе стороны сплачивались, у тех и у других выявлялись вожаки, само¬званные лидеры.
И вот на самой линии, под яркими фонарями нашего паровоза, началась грозная словесная перепалка:
— Вы кто такие? Вы — тыловики, оборонщики. Вам куда спе¬шить? Небось, недавно от баб-то! — наступала противная сторона.
— А вы-то? Дезертиры! Самовольники! Кого вместо себя остави¬ли в окопах? Немцев, небось? Торопитесь под юбки! И не стыдно вам! Когда мы были на фронте, то не убегали. У кого из вас есть «Георгий»? А у нас есть!
— Знаем мы эти «Георгии»! Вы их получили от царских генера¬лов! Невелика честь! Вон у тебя какая морда-то, в хлебопеках был? Сразу видно буржуя! Мы не из таковских. Мы стоим на советской Платформе и спешим домой, чтобы подтянуть брюхо толстопузым! — смело нападали первые.
После такой «теоретической» подготовки началась и практиче¬ская свалка. Усилилась жестикуляция. Послышался смачный мат. Засверкали дула винтовок и наганов. Кто посмелей, стал равняться ротной стеной к «своим»; трусливые и осторожные начали искать убеища за вагонами и высокой насыпью, в кромешной осенней Темноте.
В этот горячий спор, готовый закончиться ненужным кровопролитием, решили вмешаться делегаты съезда, знакомые между собою. Мы начали с того, что указали на солидарность свою с теми, кто
выражал открытое сочувствие власти Советов. Познакомили фрон¬товиков с нашими мандатами и наказом и, по их требованию, во всеуслышание прочитали свои документы. После этого, от имени всех делегатов, я выразил уверенность, что солдаты-фронтовики, сторон¬ники Советской власти, мешать нашему проезду не будут.
Мы попали в цель: на противоположной стороне раздались го¬лоса в нашу поддержку.
Вслед за мной выступили другие делегаты, указали на то, что задержка наша в пути может совсем по-иному разрешить вопрос о прекращении войны, а следовательно и о законной демобилизации. В интересах самих фронтовиков оказать нам всемерное содействие, чтобы правительство Керенского впоследствии их .не выловило по де¬ревням и не отдало под суд.
Противной стороне, особенно ее активной головке, нечего было возразить. Она слишком много авансов надавала будущей Советской власти. Вожак ее, рослый детина и, в общем, добродушный парень, пожал плечами: мол, ничего, видимо, с ними не поделаешь! — и по¬желал нам счастливого пути.
— Коли так, вам надо ехать отсюда раньше нашего. Поезжайте, но только помните: без Советской власти и немедленного мира в Си¬бирь не возвращаться! — закончил он напутствием, встряхивая на прощание руки некоторым из нас.
Паровоз быстро отцепили и так же быстро опять прицепили к нашему поезду. Машинист был очень рад, и начальник разъезда по¬могал ему, лично исполняя роль сцепщика. Наконец мы тронулись дальше. Наши соперники сопровождали нас угрюмыми, но довольно миролюбивыми пожеланиями.
В два часа ночи на двадцать пятое октября наш поезд подошел к дебаркадеру петроградского вокзала. Сверху падал дождь пополам со снегом. Под ногами в грудах подсолнечной шелухи валялись све¬жие листовки с извещением ко всему населению от петроградской го¬родской думы, от штаба военного округа, от Временного правитель¬ства, что «большевики угрожают государственному единству России», что «большевики — немецкие агенты» и что «большевиков сле¬дует заклеймить и разгромить». Стало сразу же известно, что в горо¬де происходит вооруженная борьба Военно-революционного комитета Петроградского Совета с Временным правительством, штабом округа и городской думой, и еще трудно определить, какая сторона по¬бедит.
По широкому и пустынному перрону молчаливо шагали патрли «Викжеля» — Всероссийского союза железнодорожников, заменявшие сбежавшую путейскую охрану. Они были в железнодорожной,преимущественно, форме и вооружены винтовками, которые болтались у них за плечом на широком ремне. У некоторых на рукавах имелис яркие красные повязки.
Викжельцы держали «строгий нейтралитет», но кое-какие сведения от них все же получить удалось. Мы узнали, что съезд Совет
открывается в Смольном, а на вокзале имеется специальное бюро для обслуживания делегатов, которое откроется утром.
Идти ночью в город они не советовали: там стрельба. Кро¬ме того, для этого рекомендовалось запастись «нейтральным» викжельским пропуском, без которого после десяти часов ходить рис¬кованно.
Через делегатское бюро, хотя и с большими трудностями, все же удалось вызвать грузовой автомобиль, который всех нас вместе с вещами доставил в Смольный.
Здесь всюду были заметны следы ведущейся борьбы: главные подъезды охранялись усиленными рабочими, солдатскими и матрос¬скими караулами; на мраморной парадной лестнице, у главного вхо¬да, виднелось четыре пулемета и два легких полевых орудия; в садике. по обе стороны ровного шоссе, расположилась целая батарея с инженерной ротой, и солдаты, греясь, жгли костры. Везде, по всем направлениям бежали, спешили сотни людей с обветренными, озабо¬ченными лицами, по-разному одетых, но с одинаковым блеском в глазах.
Внутрь здания можно было пройти только со специальным про-
пуском за подписью Феликса Дзержинского, коменданта дворца, до¬стать который, однако, не составляло больших трудностей.
Несмотря на ранний час, в коридорах и комнатах Смольного бы¬ло очень много людей, они сновали всюду, как в муравейнике, спо-
ирили, волновались, наскакивали друг на друга, группа на группу с
горячим задором.
Разыскал здесь своего товарища по Барнаулу, старого больше-
вика Матвея Цаплина, который выехал из Сибири раньше меня. Он
уже вполне освоился с обстановкой, всю ночь ездил с отрядом по¬ручика большевика Дашкевича по наиболее важным правительст¬венным учреждениям, захватывая их, и теперь собирался пойти к себе немного вздремнуть. Остановился он в гостинице, на Лиговке.
Я отправился с ним, перевез в его номер свой чемоданишко и полу¬чил от него более обстоятельную информацию о событиях.
— Съезд должен открыться вечером. Работают партийные фрак-
ции. Меньшевики и правые эсеры очень недовольны делегатским со¬ставом и намереваются работу съезда .саботировать. Свой боевой Центр они организуют в городской думе, вокруг которой собираются объединить против большевиков все «демократическое» население. Центральный комитет большевиков поручил особой «пятерке» по ру¬ководству переворотом и Военно-революционному комитету к откры¬тию съезда обязательно покончить с Временным правительством и с его военной организацией. Поэтому сегодня предстоят самые горя¬чие дела, — сообщил мне Цаплин, выражая сожаление, что он не спал две ночи, безумно устал и, очевидно, будет лишен возможности непосредственно участвовать в захвате Зимнего дворца, где помещается Временное правительство.
Возвратясь из гостиницы, в Смольный, я направился в мандат¬

ную комиссию, чтобы оформить свои делегатские полномочия. Се¬кретарь этой комиссии В. В. Акундина, жена известного сибирского меньшевика, когда ознакомилась с моей анкетой, очень выразительно посмотрела мне в лицо, потом на погоны и стала настойчиво угова¬ривать- меня уйти из Смольного в городскую думу. По ее словам, по¬лучалось так, что здесь остались только фанатики и авантюристы, а там, в городской думе, собирается весь цвет демократии, весь ее мудрый и ученый мозг. Чтобы лучше и скорей убедить меня в этом, Акундина пересчитала по пальцам всех думских и смольных вождей, давая последним весьма хлесткие характеристики. Под конец она стала запугивать, что «большевиков все равно скоро разгонят и пере¬арестуют». Очевидно, у нее были для этого кое-какие основания. Она являлась старым работником ВЦИКа и до отъезда известного мень¬шевика Ираклия Церетели на Кавказ состояла у него личным секре-тарем.
Однако я, послушав сначала Акундину, стал ей решительно воз¬ражать. Тогда она придралась к тому, что я, будучи делегатом от Славгородского уезда, имел мандат от Барнаульского совдепа, и ка¬тегорически отказалась выдать мне делегатский билет с правом ре¬шающего голоса. Телеграмма из Славгорода, которую я имел с со¬бой и предъявил ей, настроила Акундину еще враждебней. Пришлось обращаться за содействием к члену мандатной комиссии от больше¬виков товарищу Аванесову и лишь под его нажимом, после специаль¬ного постановления комиссии мне наконец выдали делегатский билет.
По партийной линии я зарегистрировался у новожизненцев, но бывал на заседаниях и у большевиков, и у левых эсеров, и у меньше¬виков-интернационалистов.
Все фракции в тот день спорили, главным образом , по одному вопросу, основному и решающему: о составе нового правительства и о порядке открытия съезда. Но так и не закончили споров до поздне¬го вечера.
Открылся Второй съезд Советов совсем ночью, в первом часу, в большой переполненной аудитории Смольного, и, хотя открывал его по поручению ВЦИКа меньшевик Дан, сразу же после избрания пре¬зидиума начались демонстративные заявления представителей правых социалистических партий и групп, а затем, как и предполагалось раньше, со съезда ушли правые эсеры, меньшевики, народные соци¬алисты, плехановцы, бундовцы, украинские эсеры. Все они отправи-лись в городскую думу, где вскоре сорганизовали «Комитет защиты родины и революции». На съезде остались большевики, левые эсеры и объединенные интернационалисты — новожизненцы. Появление в президиуме Ленина, накануне только вышедшего из подполья, без¬усого и щетинистого, было встречено дружными аплодисментами.
Новожизненцы — группа социал-демократов, постоянно колебавшихся между соглашателями и большевиками и объединявшихся в 1917 году вокруг полуменьшевистсвистской газеты «Новая жизнь».

На другой день, с самого раннего утра, опять начали заседать съездовские фракции. Большевики считали, что правительство долж¬но быть организовано без правых эсеров и меньшевиков, покинувших съезд и не признавших завоеваний только что свершившейся проле¬тарской революции.
Но левые эсеры и новожизненцы настаивали на том, чтобы съездовское большинство отправилось на поклон к правым эсерам и мень¬шевикам, с покорнейшей просьбой вернуться на съезд и обязательно делегировать своих представителей в первое советское правительство. А на это большевики не могли дать своего согласия.
Новожизненская фракция раскололась. Значительная часть ее вставила вопрос об уходе, если большевики не пойдут на уступки, и редакции «Новой жизни» состоялось объединенное заседание. Сухой низкорослый Мартов произнес блестящую речь в защиту своей по¬зиции, уговаривая фракцию уйти со съезда, по примеру меньшевиков. Другие, наоборот, не менее энергично убеждали собрание не поры¬вать со съездом и советовали Мартову, пока не поздно, одуматься, вернуться и принять участие в формировании правительства. Почти единодушно было принято решение оставаться на съезде, даже в том случае, если правые эсеры и меньшевики «все-таки не одумаются».
Съезд советов продолжался только два дня и три ночи; он при¬нял декреты о власти, о войне и мире, о передаче земли крестьянам Ща закончился призывом Ленина к делегатам скорей выехать на места для проведения в жизнь принятых решений.
Съезд избрал новый состав ВЦИКа и первый Совет Народных Комиссаров во главе с Лениным. Причем, левые эсеры сразу не дали в Совнарком своих представителей, а сделали это несколько позже, во время второго крестьянского съезда и под его давлением, хотя во ВЦИКе их имелось значительное количество.
В рядовой делегатской массе царили здоровый оптимизм и твер¬дая уверенность в несомненной победе Октябрьской революции во всероссийском масштабе. С кем ни приходилось встречаться в кулу¬арах, в столовой, на фракционных совещаниях, — почти у всех было приподнятое, праздничное настроение и чувство гордого общественно¬го сознания, что активно участвуешь в великом историческом пере¬вороте.
Но в то же время у многих делегатов была какая-то необычная тревога, что рабоче-крестьянская революция, так бескровно и так Дружно начавшаяся, столкнется с необходимостью в человеческих жертвах. Помню, с каким задором набросился я, вслед за Ногиным,. на товарища Антонова-Овсеенко, докладчика от Военно-революционого комитета, когда он рассказал о случае самосуда над случайным атиллерийским генералом, который был брошен толпой в Неву. Под единогласное одобрение всего собрания было принято предложение: насстойчиво рекомендовать Военно-революционному комитету впредь
Пресекать подобные эксцессы.

Я отправил телеграмму Рмчероду, членом которого состоял до отпуска из армии, и сообщил о событиях, советуя приступить к организации переворота в Одессе и на румынском фронте. Я сделал это для того, чтобы опередить пря¬мых представителей Румчерода, которые ушли со съезда в городскую думу. Такую же телеграмму отправил я и в Барнаул, местному сов¬депу, хотя впоследствии выяснилось, что ее задержал губернский комиссар Окороков (будущий колчаковский министр) и адресату не передал.
Двадцать восьмого октября происходило расширенное заседание нового ВЦИКа с участием делегатов.
Только теперь для .меня стало ясно, насколько сложна обстанов¬ка. Занятие генералом Красновым и бежавшим Керенским Гатчины и Царского села, восстание юнкеров в самом Петрограде, уличные бои в Москве, отказ генерала Духонина признать Советскую власть и начать мирные переговоры. А тут еще и левые эсеры, сильнейшая вциковская оппозиция, закатывают ультиматумы, и «Викжель», по их наущению, грозит всеобщей стачкой железнодорожников, если большевики не договорятся с «Комитетом спасения родины и рево¬люции», т. е. с правыми эсерами и меньшевиками, которые в нем засели.
Как далеко все это было от того радужного настроения, которое владело мной все предыдущие дни!
На этом же заседании я обратился к председательствующему с убедительной просьбой дать мне такую работу, чтобы я мог при¬нять более активное участие в происходящих событиях, а не только голосовать за резолюции. Очевидно, моя военная форма послужила для него достаточным основанием, чтобы, даже не спрашивая о мо¬их желаниях, направить меня к Подвойскому, в Военно-революцион¬ный комитет. Председательствующий дал мне к нему коротенькую за¬писку.
Увы! Найти Подвойского оказалось не так-то просто. На третьем этаже Смольного разыскал я особый военный отдел, которым он ру¬ководил, но самого Подвойского там не было, и где он — никто ска¬зать мне не смог. Ждал я его весьма долго и бесполезно.
Удрученный безрезультатными поисками, я решил спуститься опять вниз, к новому секретарю ВЦИКа, к Аванесову, чтобы через него найти наконец Подвойского. Навстречу мне попался Луначар¬ский. Он, видимо, очень спешил и в ответ на мой поклон только рас¬терянно и как-то странно махнул рукой. Но мне сразу же припомнил¬ся разговор с ним в кулуарах Смольного накануне, когда я предста¬вился ему как заведующий алтайским губернским отделом народного образования и он обязательно просил зайти к нему, имея в виду пред¬ложить мне работу в комиссариате просвещения. Раздумывать был с некогда. Луначарский убегал, и я бросился вслед за ним: хотя немног|о, но знакомый человек, авось, поможет! Он подошел к часовому — красногвардейцу, охранявшему вход в Военно-революционный коми¬тет, предъявил пропуск и все так же поспешно направился дальше по коридору. Меня часовой задержал: не было пропуска. В очень «энергичных выражениях я доказал красногвардейцу, что мне обяза¬тельно требуется догнать этого наркома, заверил его всячески, что сейчас же вернусь обратно, — и он уступил. А Луначарский тем временем уже скрылся в одной из комнат. Однако я ее заприметил и, как снег на голову, явился перед ним.
Только Луначарский теперь был не один: за небольшим и весьма скромным письменным столом, боком к окну и к выходу, сидел Ленин и с ним еще какой-то, неизвестный мне, товарищ с густой длинной темной шевелюрой.
Этим обстоятельством я был очень смущен. Владимира Ильича я видел не раз, слышал и читал о нем еще больше, но встречать его на таком близком расстоянии мне не приходилось. Ни к селу, ни к городу стал я путано припоминать Луначарскому предыдущий раз¬говор со мной, показывать торопливо записку, свой делегатский билет и даже старый румчеродовский мандат.
Луначарский сначала опешил, потом, видимо, вспомнил меня, но воспринял мой лепет и растерянность так, что я собираюсь сейчас просить о работе у него в наркомпросе. И, не давая мне закончить объяснений, он на меня набросился:
— Товарищ! Я вас очень прошу, отвоюйте для меня сначала ми¬нистерство у юнкеров, а потом уж приходите ко мне договариваться осовместной работе! Вы — человек военный, вам -это легче сделать,
-чем мне!
Такой его свирепый окрик, как ни странно, сразу привел меня в нормальное состояние. Уже более членораздельно и внятно я -объяснил, в чем дело: я прошу не о работе, а о том, чтобы он помог "мне разыскать Подвойского. Для убедительности я опять показал ему записку и рассказал, что ищу Подвойского несколько часов и все безрезультатно.
Но Луначарский на это ответил мне, возвращая записку, что он тут; .ни при чем и помочь совершенно ничем не может, рекомендует лишь обратиться к коменданту дворца.
Я извинился за беспокойство и совсем уже собрался повернуть к выходу, когда Владимир Ильич, который все время молча наблюдал наш разговор, неожиданно предложил мне показать ему записку и в двух словах рассказать, кто я и зачем нужен мне Подвойский. А когда я сделал это уже в более спокойной и деловой форме, он .сказал: «Мы сейчас ваше дело уладим!», предложил мне сесть и стал настойчиво звонить по телефону.
Однако и для Владимира Ильича найти Подвойского оказалось не так легко. Ленин разыскивал его минут пять, не меньше, а мне они показались целой вечностью. Я был очень обескуражен тем, что отнимаю у Владимира Ильича так много времени и по такому, ка¬

залось, незначительному поводу. Не раз и не два порывался я убежать из комнаты, но он выразительно взглядывал в мою сторону призывая к выдержке и к спокойствию.
Наконец Подвойский нашелся. Очень коротко, но достаточно убе дительно Ленин попросил его, чтобы он немедленно меня принял и договорился со мной о работе. Кстати, Подвойский в действительности оказался совсем близко от комнаты Владимира Ильича: здесь же в Смольном, только этажом выше. Ленин разъяснил мне, как лучше его найти, и это обстоятельство смутило меня еще больше.
Немного приподнявшись на стуле, Владимир Ильич подал мне руку и пожелал успеха. Тут я опять начал извиняться за беспокойство и за то, что совершенной мелочью отнял у него столько времени?
— Дать военному человеку возможность использовать свой опыт в интересах революции — вовсе не мелочь, товарищ! А с офицером из мужиков и познакомиться приятно: редкий экземпляр в нашей стране! — ответил на это Владимир Ильич, и на лице у него показалась едва уловимая, лукавая улыбка.
В заключение Ленин взял с меня обещание, что я обязательна поставлю его в известность о том, какую работу предоставит мне Подвойский, и вообще буду поддерживать с ним личную или письменную связь.
Лишь после того я наконец направился к выходу. Причем, только теперь мне бросилось в глаза, что в одном углу комнаты была невысокая ширма, а за нею стояла обыкновенная железная кровать казарменного типа, покрытая таким же простым, серым одеялом.
Николай Ильич Подвойский принял меня без промедления, но предупредил, что располагает весьма ограниченным временем. Сра-' зу же обнаружилось, что мы где-то когда-то встречались и были зна¬комы, но вспомнить об этом подробней не было времени. Я отдал ему записку и предупредил, что хотел бы работать в комиссариате по военным делам. Подвойский бегло стал меня расспрашивать: где я работал, сколько времени был унтер-офицером, какую школу пра-: порщиков окончил, какой частью мог бы командовать. И не закончил еще своих вопросов, когда в кабинет без доклада быстро вошел мой товарищ по новожизненской фракции, Канторович, в солдатской фор¬ме, вооруженный, видимо, свой здесь человек. Со мной он дружески поздоровался, а Подвойский поинтересовался, откуда и как тот меня знает.
Канторович начал порывисто говорить обо мне с самой лучшей стороны, хотя сам знал меня только по нескольким встречам на раз¬ных заседаниях. По его мнению, я мог бы справиться с самой большой военной работой.
Подвойскому, очевидно, этого было вполне достаточно. Он ко¬ротко стукнул ладонью по столу и сказал:
— Конечно! Назначаем вас начальником штаба к товарищу Му¬равьеву!
Я впервые слышал эту фамилию. Тогда Подвойский несколько поморшился и объяснил мне, что Муравьев — полковник, левый эсер " сегодня назначен сразу на две должности: главнокомандующим во¬енным округом и командующим фронтом против отрядов Краснова и Керенского, наступающих на Петроград.
Затем я захотел услышать, как отнесется к моему назначению сам Муравьев. На этот счет Подвойский успокоил меня заверением, что тот будет рад, что он переговорит с ним лично или, если понадо¬бится, напишет ему записку. Мне надлежало немедленно выехать в район Царского села, где находился полевой штаб фронта и сам Муравьев.
От Подвойского я направился в канцелярию военного отдела, где мне в самом срочном порядке должны были заготовить необхо¬димые документы.
Только здесь, из разговоров с товарищами, я получил некоторую информацию относительно полевого штаба, начальником которого меня только что назначили. Оказалось, что никакого штаба пока нет, а есть только один полковник Муравьев, который совсем недавно выехал на фронт с двумя адъютантами. Прошлой ночью казаки, под командованием Краснова, заняли после короткого боя Царское село, а наши войска частью сложили оружие, частью отступили. Кто коман-дует нашими войсками, точно неизвестно. Есть только сведения, что среди них находятся Сиверс и Рошаль, вчера выехали Дыбенко и Ан¬тонов-Овсеенко, а сегодня туда отправляется сводный полк под управ¬лением Дашкевича. Какие силы у противника, тоже неизвестно. По одним сведениям—дивизия, по другим—два корпуса: казачий и стрелковый. Не знают этого даже красновские казаки, которые при¬ехали в Смольный с мирными предложениями от имени своего полка. Известно только, что вчера и сегодня красновские аэропланы реяли над Петроградом, разбрасывая прокламации, и Царское село было занято после артиллерийского обстрела. А это значит, что у против¬ника, кроме стрелков и кавалерии, есть авиация и артиллерия.
Такая информация, признаться, меня крайне смутила. В старой армии я командовал только взводом и полуротой- и, кроме штаба пол¬ка, где изредка приходилось бывать по делам службы, о штабах вообще не имел ни малейшего понятия. Но мне было двадцать три года, у меня имелось очень много задора и свежих сил и, кроме того, взявшись за гуж, было поздно жалеть, что он слишком дюж.
Товарищи пожелали скорейших побед над врагом, и я покинул военный отдел.
Нагрузившись мандатами, захожу опять к Подвойскому за до¬полнительными иструкциями. У него сидит высокий, крепко скроенный и красивый моряк. Знакомимся. Это Павел Дыбенко. Он накануне только прибыл из Гельсингфорса, но успел уже побывать на фронте и рассказывает Подвойскому самые последние новости. По его сло¬вам, никакого фронта нет, а есть разложение и отступление от врага наших частей. Надо сколачивать скорей новый войсковой, обязатель¬но смешанный отряд, надо двигать на фронт моряков, без которых
по его мнению, фронт не удержится. И еще надо немедленно послать в красновские полки группу опытных агитаторов.
Выражается Дыбенко весьма откровенно и резко: такого-то, имя рек, следует гнать в шею! И чувствуется крепко, что у него это только фраза.
Плохую рекомендацию дает Дыбенко и моему начальнику, полковнику Муравьеву: пьяница, слабовольный человек, бесхребетный вояка. Но за меня он ухватился. Сразу же командирским тоном предлоложил, не теряя времени ни одной минуты, ехать к Пулково, попытаться задержать отступающих и передать им, что не позднее завтрашнего утра он, Павел Дыбенко, прибудет на фронт и с моряками и с артиллерией.
Дыбенко рассказал мне, где достать подходящую машину, .и кими путями лучше всего проехать к Пулково, и дал совет, как следует держаться с Муравьевым, чтобы тот «не выкинул какого номера». Затем он довольно бесцеремонно, но без всякого намерения уинзить и оскорбить, выпроводил меня от Подвойского, и я отправили искать средства передвижения

 Отправлено: 24.03.13 11:35. Заголовок: Однако найти автомоб..

Однако найти автомобиль оказалось не так уж легко: то шофер не соглашался ехать, так как его машина «не приспособлена» дл внегородских дорог, то нет бензина, то машина оказалась испорчённой, то матросский отряд забронировал машину для себя «на всякий случай». Пришлось опять обращаться за содействием в военный отдел.
В конце концов машина все же нашлась, из нее совсем недавно высадили какого-то важного банкира, и она была вполне исправной. Кроме шофера и его помощника, нас поместилось в ней пять человек я пригласил с собой прапорщика Кондратьева—делегата съезда новожизненца, затем было двое рабочих-красногвардейцев, и со специальным поручением ехал еще большевик подпоручик Родов, изяшщный гвардеец с университетским значком на шинели.
Октябрьское солнце, тусклое и пасмурное в этот день, перевалило давно за полдень, когда мы двинулись наконец в сторону Пулкова по широким и безлюдным питерским улицам.
Сразу же за городом навстречу нам стали попадаться отступающие одиночки, в большинстве своем промокшие, измученные и озлоб ленные.
Первое время мы останавливались и пытались поговорить с ними, ободрить их и по возможности повернуть обратно. Куда тут! Пыта лись мы выяснить, по крайней мере, отчего они бегут, как силен враг, чем он располагает. Ответы были самые неопределенные. То врага несметная сила. То они сами два дня ничего не ели и их кто-то об¬манул: приглашал для охраны мирных жителей, а там оказались вооруженные казаки. То они просто не желают отвечать или ничего не знают.
Ясно было одно: с такими красногвардейцами воевать нельзя! Они жили порывом и на короткое время были способны даже на подвиг,
но два дня их не кормили горячими щами, порыв прошел, наступило озлобление. Такие красногвардейцы даже были опасны, чем они Уходили с Фронта, тем было лучше, и мы все радовались, что таких одиночек чем ближе к фронту, тем меньше встречалось, а некоторые из них, видимо, даже присоединились к идущим вперед рабочим отрядам.
" Было несколько случаев, когда отступающие солдаты делали по¬пытки высадить нас и завладеть автомобилем. В таких столкнове¬ниях нам всегда большую помощь оказывали рабочие: они вступали в переговоры, «стыдили» покушающихся на наш автомобиль, и дело всегда кончалось миром. Не будь рабочих, Родову, Кондратьеву и мне пришлось бы идти пешком: не помогли бы и наши советские мандаты.
Очень часто идущие навстречу отказывались сворачивать с шос¬се. А оно было весьма узкое и для такого рода встреч малоприспо¬собленное. Нашему шоферу пришлось несколько раз объезжать сол¬дат по целине, и в конце концов с колесами приключилась авария. Ко всему этому заметно вечерело и дул отчаянный ветер с моря, про¬низывающий насквозь.
Едва-едва, с большими приключениями, добрались мы наконец до таких мест, которые можно было назвать организованным боевым фронтом. Это был сводный отряд товарища Сиверса, прапорщика большевика, состоявший из остатков гвардейского полка и питерских рабочих. Отряд занимал Пулково. В отряде находился и Антонов-Овсеенко, личный авторитет которого здесь был очень велик. Кроме того, с часу на час отряд ожидал прибытия моряков и артиллерии,
обещанных Дыбенко.
О своем главкоме тут ничего не знали и только высказывали предположение, что Муравьев мог находиться в соседнем отряде, ко¬торым командовал полковник Вагин, отсюда верстах в трех или пяти. Постоянной связи с этим отрядом не было, если не считать слу¬чайных посетителей и местных крестьян.
С нашим приездом был организован большой митинг. Я выступил на нем с информацией об общем положении. Задавалось много вопро¬сов, как на любом крестьянском сходе, и больше всего насчет того: нельзя ли как-нибудь договориться с казаками мирным путем и нель¬зя ли сделать это поскорей?
Пришлось обещать, что мир с казаками будет заключен сразу же, как только они сложат оружие и откажутся поддерживать Керен¬ского, а к переговорам с ними будет приступлено не позднее ближай¬шего дня. Матросы были «обещаны» этой же ночью.
Нужны были кипучая энергия Сиверса и непоколебимая вера Антонова-Овсеенко, чтобы спаять этих уставших людей в единый поток на общей революционной позиции.
Совсем стемнело, когда мы с Кондратьевым и проводником-красногвардейцем от Сиверса на простой крестьянской телеге яви¬лись в «штаб фронта», к своему непосредственному начальнику. Везти.

нас в темноте, по малоизвестной проселочной дороге шофер не рискнул, да и мы на этом особенно не настаивали.
Питерские рабочие, и с ними Родов, остались в отряде Сивереа.
Полковник Муравьев, среднего роста и возраста подвижной че ловек, встретил меня весьма радушно, хотя и не без церемоний с докладом через «дежурного офицера», который находился в той же полужилой даче. Но когда я предъявил ему свои мандаты, он на|хмурился. Оказалось, что начальник полевого штаба у него уж| имеется; на эту должность часа три тому назад им назначен полковник Вагин, и он уже послал его кандидатуру на согласование к Подвойскому. Мне Муравьев любезно предложил остаться при нем в качестве офицера «для особо важных поручений», и я без колебани дал свое согласие, так как не за чинами сюда приехал.
Муравьев захотел, чтобы я обязательно доложил его начальствующему составу о последних событиях в столице, хотя сам знал о них лучше меня. И для этого отправил своего единственного «дежурного» в соседнюю дачу за Вагиным, Рошалем, Дашкевичем, Семеновым и другими командирами, которые составляли при нем нечто вроде ге|нерального совета.
В ожидании их я расспросил Муравьева о положении на фронте. Картина была, примерно, такая. Вся наша армия, включая отряд Сиверса, состоит из остатков четырех полков и нескольких рабочих дружин. Есть два броневика, имеется больше десяти пулеметов. На почти совсем нет ружейных патронов. Чувствуется нехватка мяса и; других продуктов. Пришлось прибегнуть к реквизиции у местных жителей. Настроение и в остальных полках было неважное. Муравьев' собирал их сегодня и основательно с ними поговорил. Это возымело действие. Солдаты обещали перейти завтра в наступление. Но сам Муравьев не придавал этому обещанию серьезного значения: по его мнению, воевать они не будут и надо требовать свежих подкреплений. В некоторых отрядах имеются. случаи пьянства; пресечь это пока не было силы. Самыми лучшими дружинниками Муравьев считал рабо¬чую молодежь, но их было мало.
Когда все собрались, главком представил меня собранию и от¬крыл совещание, на котором я опять делал короткую информацию.
Впечатление об этом собрании у меня осталось тусклое. Не было на нем ни ярких выступлений, ни заковыристых вопросов, ни зажига¬тельных речей. О расположении и силах врага сведения имелись весь¬ма неопределенные. Одни уверяли, что неприятеля — тьма-тьмущая, другие — что за ним никто не идет. Сильно врезалось в память вы¬ступление двух, военного и штатского, которые утром прибежали из Царского села и, по их словам, были представителями местного Со¬вета. Они буквально наводили панику. Уверяли, что у Краснова целая армия и пытаться разбить ее в лоб — значит напрасно проливать кровь. Они убеждены, что казаки не сегодня — так завтра обязатель¬но займут столицу, и единственным выходом считали мирные перего¬воры. Но сколько я ни пытался узнать от них подробности о той


0233


реальной красновской силе, которую они «видели собственными глаза¬ми», оба давали очень путаные объяснения. Если бы это происходило в иной обстановке и они не были друзьями Муравьева, левыми эсера¬ми, их вполне можно было принять за откровенных неприятельских агитаторов. Но главком слушал их дружески и, казалось, даже поощ¬рял, хотя все заявления этих людей создавали определенное настрое¬ние, весьма далекое от необходимой бодрости. Несколько улучшалось положение только тем, что у Рошаля имелись совершенно противо¬положные сведения от других «беженцев», и он настойчиво и пламеннно предлагал воспользоваться темнотой и холодом октябрьской ночи и врасплох напасть на врага.
Собрание закончилось без решения.
Надо было подумать нам и о ночлеге. Целый день сильнейшего напряжения, в разнообразной обстановке, давал себя чувствовать, несмотря на молодость; до головокружения хотелось есть. О том и о другом я просил у Муравьева. Увы, его гостеприимство имело свои пределы! Ночлег он устраивал нам легко и охотно, но насчет еды... оказывается, сам ничего не ел, кроме кринки молока и хлеба, кото¬рые каким-то путем «дежурный» достал для него из неведомых запа¬сов. Но зато Муравьев мог предложить нам на выбор целый саквояж разных вин, который, по его словам, случайно ему «сунули» в дорогу. Только мы оба были непьющими и винными запасами главкома не могли воспользоваться.
Мы отправились искать себе приют в другом месте. Посыльного от Сиверса отправили обратно, на единственной штабной машине: для передвижения у главного командования оставалось только несколько грузовиков. Ему было поручено передать Сиверсу и Антонову-Овсеен¬ко нашу информацию и наши требования: как можно скорей прислать сюда моряков, артиллерию, патроны, денег, хлеба и мяса.
Ночь была на удивление жуткая и темная. Тишина немая и та¬инственная, от которой при каждом шорохе волосы становятся дыбом. Бродим с Кондратьевым как будто бы по улице, а попадаем в ямы или на забор. Наконец где-то неопределенно блеснул огонек и по¬гас. Потом оказалось, что мы просто зашли за какое-то строение. Огонек показался вновь, почти рядом с нами и в самой реальной фор¬ме: в виде стеариновой свечки в окне ближайшей избы. Мы посту¬чались, и нам сразу же, что называется, повезло. Встретили нас те самые царскосельские левые эсеры, которых я на совещании с таким недоверием и так пристально допрашивал. Они здесь уже освоились, приняли нас очень хорошо и накормили, чем могли, при содействии своей хозяйки, белобрысой и коренастой чухонки.
Когда мы ближе познакомились, один из «их оказался учителем, другой военным фельдшером, а оба вместе — добрыми, мягкотелыми идеалистами. Мы проговорили почти до рассвета.
Выявились новые практические детали. Товарищи рассказали мам, что царскосельский гарнизон имеет около двадцати тысяч сол¬дат и офицеров, относится весьма примиренчески к перевороту и, во


всяком случае, настроен против войны. Красновские казаки, наиболее активный элемент во вражеском лагере, так и не сумели склонить царскосельцев на свою сторону, за исключением одиночек из числа офицеров. Но, конечно, ежели гарнизон этот оставить без поддержи извне, солдаты могут заколебаться и по частям перейти на сторон Временного правительства.
У меня появилась новая мысль: отправиться в стан врага и, вос пользовавшись некоторым опытом, откровенно, по душам побеседо'вать с царскосельским гарнизоном, с полковыми и ротными комитётами. Такое соображение вполне поддерживалось и состоянием вашего фронта. Доверяя личной отваге и настойчивости товарища Ды бенко, я все же весьма скептически относился к возможностям даж е для него двинуть сюда матросов и артиллерию, особенно в такой короткий срок. Моральное состояние наших некоторых частей, осо|бенно гвардейских, было самое неустойчивое. Нет патронов, нет про¬вианта, нет технических средств. Все это, вместе взятое, создавало! препятствия к наступательным действиям на врага и даже к простой; обороне.
Свои мысли я высказал вслух. Наши новые знакомые отнеслись к ним одобрительно. Они оказались, как и раньше, большими скептиками насчет боеспособности наших войск и немедленные мирные переговоры с противником считали верным и единственным выходом из положения.
Однако, когда мы предложили им отправиться в Царское село вместе с нами, оба они под разными предлогами уклонились, считая! лично для себя это и неудобным, и весьма рискованным: их в Царском селе знают, могут запросто пристрелить, зачем бравировать жизнью там, где это не вызывается обстоятельствами дела? Другое| дело — Кондратьев и я. Мы офицеры, значит, в лагере врага — свои люди, нас там никто не знает, и агитацию вести нам не составит большого труда.
И хотя последний довод показался нам и не особенно убедительным и не совсем искренним, уговаривать их мы больше не стали! Заснуть в эту ночь так и не удалось.
Было еще совсем рано, когда мы пришли к Муравьеву. Он, види¬мо, тоже не спал всю ночь. Это было заметно по его воспаленным глазам, по усталому и 'бледно-матовому лицу.
Муравьев писал свой приказ войскам, кажется, номер три. Он мне дал с ним ознакомиться. Это оказалось целой прокламацией, целой программой В приказе было много общих мест, много ненужных, псевдо¬революционных фраз в левоэсеровском стиле, но и вполне достаточно огня, упрямой веры в победу, много энтузиазма. Только «капитали стический режим» всюду подменялся «обнаглевшей» и прочей «реак¬цией», а о советском правительстве говорилось недостаточно опреде¬ленно. Я высказал свое мнение. Муравьев с некоторыми замечаниями: согласился и стал тут же исправлять. Он намеревался этот приказ¬
ламацию немедленно отправить в Петроград, отпечатать там ти¬пографским способом и распространить потом среди красновских частей.
Мысль была, в общем, недурной. Но закончить эту работу ему не удалось. В комнату ввалились два обветренных моряка в бушла¬тах и один рабочий-красногвардеец и передали мне записку от Ды¬бенко. Он ставил нас в известность о своем прибытии во главе не¬скольких сот моряков и двух батарей с морской артиллерией и пред¬лагал нашим отрядам немедленно подтянуться к нему ближе, указы¬вая направление.
Эту записку я перечитал дважды. Мне казалось совсем невероят¬ным, совсем невозможным верить ей, настолько она разрушала весь мой скептицизм. Но записка оставалась фактом, Дыбенко тоже, мо¬ряки с артиллерией уже не вызывали сомнений. Я передал записку Муравьеву.
Однако сам главком больше всего заинтересовался не фактами этой записки, а ее тоном. Он сразу же обратил внимание, что Дыбен¬ко пишет нам, как старший, как начальник: он «предлагает» и «при¬казывает». Муравьев вознегодовал и вскипел.
Стоило много труда уговорить его не обращать внимание на тон записки и замять вопрос о «правах» морского наркома и сухопутного главкома, кто из них и кому подчинен. Но эта вспышка честолюбия ничего хорошего на будущее не обещала. Она еще сильней укрепила во мне принятое ночью решение поехать в тыл к врагу, даже при¬бавила энергии.
Как только главком успокоился, я поспешил рассказать о своих намерениях. Но Муравьев решительно был против. По его мнению, я обязан немедленно отправиться к Дыбенко, выяснить детали о при¬бывшем подкреплении и обязательно добиться объединения под командованием главкома.
Завязался долгий спор. Не знаю, чем бы он закончился, если бы в него не вмешались прибывшие моряки. Один из них, старший, с ры¬жеватыми густыми усами и с энергичным лицом, оказался разумным парнем и к тому же левым эсером, однопартийцем Муравьева. И этот моряк активно поддержал меня. Он заявил, что матросы прибыли и будут держать фронт до последней капли крови, но заветная мечта «всей братвы» — скорей помириться с братьями-казаками. По его словам, Дыбенко придерживается точно такого же мнения и даже вы¬зывал охотников отправиться в тыл к казакам для мирной агитации. И тогда Муравьев наконец согласился.
Матросы и красногвардеец отправились восвояси. Через них я из¬вестил товарища Дыбенко, что уезжаю в Царское село и постараюсь незамедлительно сообщить оттуда подробные сведения о настроениях неприятельских войск. С Муравьевым мы также договорились, что я обо всем ценном буду доносить лично ему или Вагину. Условились об адресе, по которому нас можно разыскать в Царском селе.
День был в самом разгаре, когда наконец мы выбрались из де
ревни. Больших трудов поили разыскать подводу. Местные крестьяне в большинстве своем весьма зажиточные и предприимчивые, смысла борьбы нашей не понимали и мало ей сочувствовали. Они были за мир: и с немцами, и с казаками, и с генералами. В пашем движении они видели какие-то корыстные, личные цели и всегда хмурились когда от них что-либо требовали. Впрочем, не лучшего мнения были крестьяне и о казаках. Но во всяком случае они в большинстве своем были «за мир», и мы решили обстоятельством этим воспользоваться хотя бы в таком пустяковом деле, как подвода. Мы тоже ехали призывать к миру, и нам казалось, что на этот факт крестьяне должны откликнуться. Увы! Ожидания наши были напрасны. «Идейной п<Я воды», хозяин которой нам посодействовал бы, держал бы с наш связь, мы так и не нашли, хотя и побывали в местном сельском Я митете и разговаривали с местными «активистами». За большие денИ ги уговорили мы одного мужика везти нас. Да и то согласился лишь потому, что ему было «по пути». Всю дорогу мы не смогли выжать из него пары слов. Под конец у нас даже появилось сомнения как бы он не выдал нас красновским казакам.
Но опасения наши оказались совершенно напрасными: даже при желании он ничего не смог бы сделать, хотя бы по той простой причине, что выдавать нас было просто некому. Не было таких рук, которые смогли бы нас принять.
Это обнаружилось сразу же, как только мы подъехали к Царскому селу. На всей дороге мы не встретили ни одной заставы, ни; одного караула, хотя ехали главным трактом. Никто совершенно не заинтересовался тем, что два молодых человека в офицерской форме въезжают в город с неприятельской стороны и на весьма подозрительной двухместной мужицкой коляске.
Нас такое обстоятельство, признаться, очень удивило. Мы приготовились даже к обыску и на всякий случай запрятали подальше компрометирующие нас бумажки. В лучшем случае мы все же думая ли, что нас станут с пристрастием допрашивать: кто мы, откуда едем и зачем? Сколько мы волновались еще в деревне, сколько ломал Я голову, готовились к ответам на такие вопросы, как к должноми и как к неизбежному! Сколько репетиций устраивали! И вдруг — никого. Не проявлено в отношении нас даже простого любопытства. Удивительно! Невероятно! Но факт.
Мы поражались еще больше, когда въезжали в самый город Никаких признаков войны! На улицах, прямых и вымощенных, довольно оживленное движение: дети, женщины, очень много солдат и офицеров, почти все безоружные, ходят группами и в одиночку, с самым мирным видом. Везде много подсолнечной шелухи, много грязи но ни окопов нет, ни проволочных заграждений, ни канав простых ни заметной тревоги за свою жизнь.
У небольшого одноэтажного ресторанчика по Оранжерейной улице мы расстались с возницей. Мирная обстановка в ближайшем тылу врага настолько придала нам храбрости, что с ним я послал довольно

состоятельное донесение Муравьеву, указывая на этот ресторан, как на место, где нас можно в определенное время разыскать. Правда, извозчик наш был по-прежнему молчалив и «себе на уме», но мы уже не опасались ему довериться.
В ресторане было немало народу. Больше всего военных: солдат офицеров. Мы подсели в соседи к группе блестящих кавалергардов надежде подслушать у них краем уха что-нибуть, что нас могло заинтересовать. Но они разговаривали о самых обыкновенных офицер¬ских «делах»: о Ирине Михайловне, у которой такие изящные брови, о корнете Блюментале, которому всегда ужасно везет в «шмоньку», и нам даже стало скучно. Ничего нового! Как будто революции не произошло!
Невольно приходила мысль: не отступил ли куда-нибудь генерал Краснов со своей армией? Уж слишком мало походила такая мирная обстановка на ближайший тыл противника.
При ресторане, в задних комнатах, была бильярдная; мы прошли туда. Здесь народу еще больше —и все военные, а у самого биллиар¬да живая очередь. Мы тоже записались в очередь и простояли в ней около часа. И опять не слышно никаких интересующих нас разгово¬ров — ни о войне, ни о большевиках, ни о казаках.
И вдруг спокойствие сразу нарушилось. Неожиданно для всех где-то недалеко отчетливо и резко раздались громко шипящие выстре¬лы: один, два, три. Даже у лучшего игрока кий затрясся, и всем стало ясно, что работает артиллерия, и мы находимся в сфере огня.
Началась паника. Публика заторопилась уходить. Всюду закры¬вали ставни и ворота, как будто они могли спасти от артиллерийского снаряда. Движение на улицах быстро и заметно уменьшилось.
— Как вы думаете, чья возьмет? — обратился к нам с вопросом молодой и бритый казачий офицер с черными глазами, вышедший из ресторона вслед за нами.
Я внимательно посмотрел в его сторону. Офицер был бледен, чув¬ствовалось по его тону и по виду, что вопрос задан неспроста, что для него он имеет большое значение. Мы разговорились. Офицер (он был есаулом) объяснил нам с удивившей нас откровенностью, что от этого вопроса зависит его личная жизнь. Но мы недоумевали, нам еще не все было ясно в его словах. Тогда есаул рассказал нам, что он начальник пулеметной команды Донского полка. Его лично знает генерал Краснов и весь штаб. Вчера генерал приказал ему выступить с командой и занять станцию Александровскую, а он не захотел. Краснов сам явился в команду, собирал офицерский состав и угова¬ривал выполнить приказ. Однако офицеры под влиянием своего командира тоже отказались. Тогда взбешенный генерал пообещал есаулу, что расстреляет его в первую очередь, как только возьмет Петроград.
По мнению есаула, войска, и в том числе казаки, настроены все против войны. Поддерживают Краснова только некоторые политиче¬ские лидеры, офицеры гвардии и одиночки. Вчера здесь был Керен¬


ский, приезжал сюда с дамами на автомобиле из Гатчины, имел намерение занять царский Александровский дворец, но красновские офицеры ультимативно потребовали его удаления из отряда, и керенский, смущенный и обозленный, повернул обратно. Зато здесь постоянно Савинков, генерал-губернатор Петрограда. Он является ближайшим советником Краснова и находится при нем неотлучно.
Положение более или менее определилось. Казачий есаул познакомил нас с местной обстановкой так, что лучшего на первых порах и ожидать было нельзя.
Стрельба под Царским селом опять возобновилась, то усиливаясь? то затихая. И теперь это были не только орудийные выстрелы: вперемешку с ними отлично слышалась работа винтовок.
С казачьим есаулом мы дошли до памятника Пушкину. Здесь он с нами простился. Но теперь мы чувствовали себя устойчиво и знали, что нам следует предпринимать дальше.
У первого встречного солдата мы спросили, как пройти в гарни¬зонный совет солдатских депутатов. Солдат осмотрел пас пытливо и настороженно, по сообщил все же подробный адрес, и когда мы на конец разыскали большое двухэтажное здание николаевского стиля, нам прежде всего бросилась в глаза разношерстная толпа солдат, стоявших вблизи, на углу. Солдаты были безоружны, но чрезвычайни возбуждены. К нам они отнеслись с нескрываемой враждебностью. Через некоторое время мы заметили, что волнуются эти солдата потому, что их не пускают в совдеп, в то время как все офицера проходят туда свободно. У дверей стояли два молодых человека -один в кадетской форме, другой в унтер-офицерской; у первого сбоку висела шашка, на поясе второго был револьвер. Нас они охотно npoпустили внутрь и даже вытянулись при этом «в струнку».
Недоумевая, мы поднялись на второй этаж, вслед за другими там, в большом екатерининском зале, было сотни три офицеров и проиисходило заседание. Теперь мы наконец поняли, отчего солдаты на улице так сильно нервничают.
Председательствовал низенький, красный, толстый, угреватый полковник Греков. Говорил неуклюжий, аляповатый человек в форме капитана. С большим трудом я узнал в этом ораторе капитана Кузьмина, помощника главнокомандующего военным округом, бывшего прапорщика большевика в 1905 году и даже лидера красноярских железнодорожников. Теперь он призывал офицеров к защите Временной правительства и к борьбе с Октябрьской революцией. Но голос у него был нудный, усталый, неуверенный, совсем не военный, и слушали Кузьмина очень плохо.
После него короткую, но чрезвычайно неопределенную и невнятную речь произнес высокий, стройный прапорщик. Непонятно был даже, призывает ли он за или против казаков. Но сам он был, види мо, очень собой доволен « долго не хотел уходить с трибуны, когда ему начали шикать и свистеть.
Затем слово предоставили комиссару северного фронта Войтину, меньшевику, полувоенному человеку с типичным еврейским лицом.Только от него мы наконец узнали толком, для чего сюда собраны офицеры и что нужно от них начальству. Войтинский внятно объяснил и цель этого собрания и что от него требуется. Охрипшим голосом, с нутряным надрывом, он призывал собравшихся помочь «изнывающим силам демократии» захватить у большевиков Петро¬град: «Иначе большевистская анархия и солдатские пьяные погромы затопят страну в крови и погубят все завоевания революции». Вой¬тинский указывал, что двух офицерских рот будет вполне достаточно, чтобы заставить большевиков уступить свое место общепризнанному правительству. Он уверенно предлагал: не медлить ни одной минуты, взяться за винтовки и идти на помощь казакам.
Потом выступил высохший, седой генерал с защитными погона¬ми и заявил, что «история проклянет собравшихся господ офицеров, если они дадут укрепиться у власти новым самозванцам и сегодня же не займут столицы».
Настроение большинства, однако, понять было трудно. Заметно было только, что люди колеблются, волнуются, нервничают, каждый из них, слушая очередного оратора, в то же время думает свою осо¬бую и тяжелую думу.
Равновесие вдруг нарушил неожиданно появившийся рядом с председателем наш знакомый есаул; теперь мы узнали его фамилию: Карагозин. Он призывал собрание к миру, к братству, к любви. Он говорил о том, какая жестокая штука гражданская война, когда при¬ходится убивать своего товарища и, может быть, родного брата. А зачем? Во имя какой цели? Что Керенский сделал для офицеров хорошего? Развалил нашу великую армию! Всех нас опозорил!
Сначала его перебивали. Сначала кричали: «Долой!» Но Караго¬зин говорил с жаром и чувством, и собрание присмирело. Скверно было только, что он ничего конкретного не предлагал. Голая общая формула — держи нейтралитет — в данных условиях еще ничего со¬бой не предрешала. Но хорошо было то, что Карагозин прощупал на¬строение с иной стороны.
У Карагозина нашлись последователи. Правда, они были значи¬тельно слабее как ораторы и тоже ничего практического предложить не сумели.
Наконец выступил сутулый, с красивыми выпуклыми глазами пехотный подпоручик и произнес настоящую большевистскую речь, с горячим призывом против генералов, капиталистов и помещиков. Эту речь встретили свистом и шумом и долго не давали оратору го¬ворить: требовали вывести из зала, с мест «клеймили позором». Все же речь свою подпоручик закончил, и сочувствующие ему здесь нашлись.
Опять выступил капитан Кузьмин. На сей раз его речь была и очень короткой, и очень ясной. Теперь он уже прямо-таки приказал: собрание закончить, брать винтовки и идти выручать Краснова. Но допускать до этого было никак нельзя.

По настойчивому требованию дали слово мне. Я полностью присоединился к прекрасным чувствам есаула Карагозина, но обрату внимание на тот факт, что на собрании нет ни одного солдата. Чья рука искусственно отстраняет их. Кто-то заранее предуказывает у нас различие интересов. Могут ли солдаты относиться к таким собрания! спокойно? Конечно, нет. Будут ли обязательными для них наши постановления? Тоже нет. А без солдат у офицеров ничего не выйдет. Уже хотя бы потому, что они ведь могут нас отсюда и не выпустить. Посмотрите, сколько их на улице и как сильно они возбуждены! У них на глазах офицеры устраивают военный заговор. Поэтому я предлагаю: прежде всего пригласить сюда товарищей солдат, а потом уже вместе с ними решить: идти на помощь казакам или нет. Так будет и верней, и безопасней...

 Отправлено: 24.03.13 11:37. Заголовок: Но мне закончить не ..

Но мне закончить не дали. В зал бомбой влетел Борис Савинков. Председатель стушевался и сразу уступил ему свой стул. Савинков с места в карьер собрание назвал «митингом, позорящим звания русского офицера», длинные прения охарактеризовал, как «недостойную и бесчестную торговлю душой и телом нашей родины». И эти явнные оплеухи офицеры снесли! Очевидно, Савинков был известен этому собранию и импонировал ему и своим боевым видом и своей стройной, спортсменской фигурой, затянутой в английский френч и краги. А, может быть, собрание просто растерялось от неожиданности. Борис Савинков от имени Временного правительства и командующего армией приказывал: прямо с собрания идти на склад, брать винтовки к вливаться в казачьи части, это ободрит их и заставит разбежаться большевиков, агентов внешнего врага...
Всем нутром я почувствовал, что призыв Савинкова возымел действие. Раздались одобрительные голоса и аплодисменты, которым прежде здесь не было никому. Тогда я подошел к Кондратьеву и на ухо сказал ему, чтобы он сейчас же спустился вниз, снял у дверей караул и пригласил сюда солдат с улицы. Кондратьев немедленно исчез.
Какими долгими показались мне последующие минуты! А вдруг караул откажется подчиниться? Или солдаты заподозрят в этом какую-либо западню? Ноги мои, казалось, сами собой тянулись ближе к выходу.
А Савинков совсем почти уговорил офицеров: они в своем большинстве уже готовы были подчиниться его сильной воле, оставалось только назначить крепкого командира и вести их отсюда организован¬ным путем.
Но вот в дверях наконец появился караульный унтер-офицер, несколько растерянный, и вслед за ним — целая рота солдат. Факт этот был равносилен взрыву сильнейшей бомбы. Савинков сразу поник, скомкался. Видно было, что он не привык иметь дело с такой публи¬кой. Председатель оказался в страшном замешательстве: выводить солдат из зала у него не было ни храбрости, ни реальной силы, обсуждать же вопрос при них — значит срывать всю конспирацию и : подвергнуть себя большому риску.
Однако Савинков был опытным оратором. Он скоро нашелся и,обращаясь к солдатам, как ни в чем не бывало, авторитетно и по-
командирски заявил:
Офицеры только что единодушно решили идти на помощь правительственным войскам и выражают общую просьбу, чтобы солдаты, присоединились к ним и последовали за своими испытанными в
боях командирами.
Но это было слишком смело сказано! Поднялся невообразимый шум. Савинков так же быстро исчез, как и появился. Самочинное заявление от имени собрания, которое его вовсе не уполномачивало, было использовано мной и названо «возмутительным». Раздались
голоса:
— Правильно!
— Это бесстыдно!
— Явный обман!
Солдатам я сказал, что мы обсуждали вопрос о помощи казакам, но еще ни до чего не договорились, а их пригласили на собрание, чтобы решить этот вопрос совместно. При этом я громко высказал свое мнение: надо помочь казакам не воевать, а скорей примириться. Я рассказал о решениях съезда Советов, об избрании им нового, ра¬боче-крестьянского правительства, которое уже признано всей стра¬ной, и нет причин не признавать его и нам. Меня начали перебивать с места:
— Ого, каким он гусем оказался! Ишь, куда гнет! Это позор! Провокация!
Но зато солдатская часть сразу же и дружно поддержала:
— Правильно, товарищ! Позор не мир, а война! Надо ее скорей кончать! Казакам — никакой помощи! Да здравствует власть Советов!
Закончил я свою речь вполне конкретным предложением: сейчас же, на этом собраний, избрать две делегации. Одну послать к боль¬шевикам, другую — к казакам, и потребовать от обеих сторон, чтобы они немедленно примирились. К вечеру уже можно будет считать вой¬ну законченной.
Из офицерской среды опять раздались сильные негодующие кри¬ки и свист. Но солдатская сторона была дружней и голосистей, она шумела и волновалась, одобряя мое предложение.
Полковник Греков отказался вести заседание; он «устал», он «не имеет достаточного опыта». Я предложил удовлетворить его просьбу и выдвинул кандидатуру есаула Карагозина. В офицерской части опять движение, а среди солдат недоумение: как это, произнес вроде неплохую речь, а председателем выдвигает казачьего офицера? Уж
нет ли тут какого подвоха?
Раздались голоса за меня, за Войтинского, за Кузьмина, за члена-президиума гарнизонного совета Сигачевского. Долго спорили, долго

подсчитывали, но ни один из кандидатов не собрал большинства, начали опять переголосовывать и наконец сошлись на Карагозине.
Слово взял неуклюжий гвардейский унтер-офицер. Сразу видно из запаса, из крестьян. Без всяких предисловий он предложил: казаков разоружить, с немцами заключить мир, Советскую власть признать. Он грозил буржуям и мировым акулам революционным народным судом.
Офицеры постепенно начали покидать заседание, некоторые себе под нос, а другие во всеуслышание выражали недовольство. Но в зале опять зазвенели страстные речи, только помогать генералу Краснову больше почти никто не предлагал. Даже офицерская половина теперь выдвигала таких ораторов, которые ратовали главным образом за полное невмешательство, за строгий нейтралитет. Даже Войтинский, Кузьмин, Греков и седой генерал приутихли.
Наконец Кондратьев внес предложение о прекращении прений. Прекратили. Внес другое: решить, посылать ли помощь генералу Краснову? Помощь провалили единогласно, под шумные, долгие аи лодисменты. Даже Войтинский с друзьями не рискнул голосовав за — воздержался. Внес третье: избрать две делегации. Но тут Войтинский выступил с заявлением, что настоящее собрание якобы неправомочно решать такой ответственный вопрос от имени всего гарнизона, что для этого надо спросить мнение полковых и ротных комитетов. Видно было, что он просто хочет сорвать решение, для этого и прикинулся неожиданным сторонником солдатских комитетов. Но формально Войтинский был прав, и его поддержали и некоторые coлдаты, и комитетчики. Решено было: через два часа созвать общее собрание войсковых комитетов всего гарнизона и на нем специально обсудить вопрос о гражданском мире и выборах делегаций. Kaparозин внес к нему поправку: «С обязательным приглашением на это собрание представителей комитетов от всех казачьих частей». Опята начались горячие прения, опять выступали и Войтинский, и Кузьмия и старый генерал, но все же поправка прошла подавляющим большинством голосов.
На этом «офицерское» собрание, созванное по распоряжения генерала Краснова и губернатора Савинкова, закончило свою работу, Результаты получились совсем обратные, нежели ожидали его ини¬циаторы.
С фронта все еще слышалась редкая стрельба. Казалось, что он даже стала ближе, явственней, может быть, это происходило оттого, что сильно вечерело, подмораживало, воздух делался прозрачным] На улицах публики стало совсем мало, только беспризорники, дети бездомных «беженцев», как и всюду, бравировали своей неустрашимостью, звонко радуясь каждому выстрелу.
На офицерском собрании мы завели знакомство с товарищем Сигачевским, с подпоручиком-большевиком Алешиным и еще ближе сошлись с Карагозиным.
Все вместе отправились в ресторан по Оранжерейной улице. Но двери были наглухо закрыты: стрельба, по-видимому, действовала на
нервную систему хозяина.
Тогда Сигачевский пригласил нас к себе. Жил он далеко за двор-
цом, В служебных помещениях нового царского дворца находился ,штаб красновского корпуса. Мы проходили мимо и захотели поинте¬ресоваться, что там сейчас делается. Охранялся штаб слабо. У нас не спросили даже пропусков, несмотря на то, что Сигачевский был сол¬датом с одной лишь лычкой на погонах. Штабных работников, однако, в помещении было достаточно, все они что-то делали, куда-то торо¬пились с бумагами, названивая шпорами с бархатным малиновым звоном. Но самого Краснова и начальника штаба не было. Карагозин встретил знакомых и узнал, что дела у Краснова плохие: казаки раз¬бегаются, митингуют, все надежды штаб возлагает на восстание в Питере и на поддержку со стороны войсковых частей местного гар¬низона. Мы усмехнулись. Здорово информирован красновский штаб, если он еще мог рассчитывать на поддержку царскосельцев!
Нас направили, как мы просили в виде предлога, в дежурную часть, где принимались добровольцы. Здесь, к удивлению, мы встре¬тили целую группу тех самых офицеров, с которыми были на собра¬нии, и некоторые из них даже голосовали там, под конец, за наши
предложения. Но они, в свою очередь, увидев нас, удивились еще больше, и мы были вынуждены поспешить из узкого штабного кори¬дора на широкую улицу. Значит, офицерская поддержка у Краснова все же была.
На квартире у Сигачевского, в длинной и сырой комнате, я со¬ставил краткое донесение для Дыбенко и Муравьева. Подробности должен был лично доложить Кондратьев. Но вставала, казалось, сов¬сем непреодолимая трудность: каким образом, каким путем сможет Кондратьев доставить это донесение? Нанять извозчика? Никто не поедет: страшно, фронт! А иных средств сообщения нет. Пришлось открыться товарищам, кто мы и зачем сюда пожаловали. Они даже не удивились — такое было время. И как только объяснились, вопрос разрешился весьма просто: у Карагозина в команде имелись лошади, он охотно предложил одну из них для такого дела. Кондратьев и Ка¬рагозин сразу же отправились отсюда в пулеметную команду, а мы все — на собрание комитетов.
Мы запоздали немного, но собрание еще не начиналось. Оказа¬лось трудным в такой короткий срок всех оповестить. Мешали, не¬сомненно, этому и беспрерывная стрельба, и неопределенность обста¬новки. Кроме того, назначили собрание, неизвестно почему, почти за городом, в солдатском клубе второго стрелкового полка, в старой ка¬менной казарме.
Совсем сделалось темно, когда собрание наконец открылось. Председателем избрали члена гарнизонного совета, молодого, худо¬щавого вольноопределяющегося с эстонской фамилией Анвельт.
Как только стал обсуждаться вопрос о повестке дня, поднимается представитель комитета артиллерийского склада, бородатый унтер¬

офицер, и заявляет, что ими получен ультиматум генерала Краснова выдать ему не позднее, чем через полчаса, нужное количество патронов и снарядов. Унтер-офицер спрашивает, как им поступить — Краснов угрожает занять склад вооруженной силой?
Настроение сразу же у всех приподнялось. Единодушно npинимается решение: этот вопрос обсудить в первую очередь.
Тот же унтер-офицер подробно докладывает, как на склад явились красновцы во главе с офицером, как начальник склада хотел вы¬дать им патроны и снаряды, но комитет вмешался и выдачу приостановил, так как склад держит строгий нейтралитет. Тогда от Краснова прибыли к ним уже с ультиматумом, и это требование поддерживается теперь комитетом Донской дивизии.
Вслед за ним выступает член казачьего дивизионного комитета высокий, строгий вахмистр. Он знакомит собрание с собой, откуда родом, сколько у него земли имеется и кто со обрабатывает. Затем коротко сообщает, что патроны им нужны «до крайности» но ежели собрание постановит отказать, то он обязуется упросить генерала отменить свой ультиматум. Собрание встречает его заявление о «подчинении» дружными аплодисментами. Вахмистр, довольный, жде"* Однако на часы поглядывает.
По этому вопросу высказывается несколько ораторов, и все о; предлагают: комитет склада поддержать, патронов и снарядов никому не давать.
А время идет. Казак начинает нервничать, ерзать по скамье к в чаще посматривать на дверь.
В зал заседания входят два казачьих офицера и несколько казаков, все вооружены с ног до головы, даже «страшные» пики имеют у некоторых. Собрание настораживается. Но казаки вызывают свое комитетчика и скрываются вместе с ним за дверь, гремя саблями.
Через несколько минут они возвращаются. Вахмистр-комитетчик просит слова. Ему дают, но на этот раз в порядке очереди, так ч: приходится ждать, и выступает он еще скромнее: собранию он пере дает теперь не ультиматум, а только просьбу, и объясняет, что патроны и снаряды нужны им не для наступления, а лишь на оборону, просьбу свою подкрепляет низким поклоном «от всего казачества» Решили обсудить этот вопрос еще раз и дать высказаться двоим «за: и двоим «против». Однако наличие в зале вооруженных казаков действует на собрание весьма сдерживающе, хотя они упорно молчат. Никто не желает брать первым слово.
Тогда Алешин вносит предложение: вопрос и без прений ясен,давайте голоснем. Из дальнего угла кричат:
— Удалите казаков, они будут оказывать давление! Казаки смущены, офицеры не меньше рядовых. Добровольно по¬ворачиваются и уходят. Остается от них только комитетчик. Выносит¬ся опять единогласное решение: патронов не давать, снарядов также. Казачий делегат, красный от напряжения, быстро встает и собирается уходить. Я догоняю его и ласково прошу, чтобы он остался при об¬суждении
следующего вопроса. Он дает обещание. Через пять минут извращается и молча садится на свое место. Его товарищи уехали, но собрание настроено нервно. Почти никому не верится, чтобы все этим закончилось. Ведь совсем недалеко отсюда убивают людей. Да и у генерала, наверное, имеются более решительные представи¬тели.
Объявляется перерыв на десять минут. Когда собрание возобнов¬ляется, многих недостает, зал заметно пустеет. Я коротко докладываю по второму вопросу: как он возник и как следует, по-моему, разре¬шить его. Делаю старое предложение: выбрать две делегаций. Прин¬ципиально вопрос принимается почти без прений и без возражений. Переходим к выборам делегаций. Здесь — осечка! Никто не хочет выставлять свою кандидатуру, никто не желает подвергнуть себя воз¬можному риску. Комитетчиком со склада вносится поправка: выби¬рать по одному делегату от каждой войсковой части. Но не все ко¬митеты тут представлены. Принять такое предложение — значит со¬рвать вопрос. Доказываю, горячусь, мотивирую, что выбирать нужно сейчас же, на этом собрании и по пять человек в каждую делегацию; впрочем, можно и по три человека, только медлить с выборами нель¬зя. Председательствующий Анвельт меня активно поддерживает. Опять соглашаются, но все же в делегацию идти отказываются почти все, даже Сигачевский и Карагозин.
Опять объявляется перерыв, после которого заседающих остается человек с сотню, не больше. Наконец, когда перебрали по очереди почти всех, охотники «ехать мирить» нашлись, хотя и в ограниченном количестве: по три человека в каждую делегацию. Но выбрать их по-настоящему так и не удалось: пришло известие, что казаки отступают и город занимают советские войска. Собрание в спешке закрылось.
Эти сведения оказались верными только наполовину. Казаки по¬лучили сильную нахлобучку от матросских отрядов, но еще держа¬лись. Отступать они стали лишь после того, как у них совсем иссякли патроны, а пополнить запасы не удалось.
Ночь опять была темная, тихая и жуткая. Грозное впечатление производили в такой темноте редкие и отчетливые выстрелы.
Электрическая станция в городе не работала, и нам больших усилий и времени стоило добраться до квартиры Сигачевского. Уснул я на этот раз крепко, как после изнурительной физической работы.
А в предутреннюю зарю казаки совсем покинули фронт и отсту¬пили к Гатчине. Туда же выбрался и штаб красновского корпуса; в суматохе он не сумел даже подобрать своих людей из двух дей¬ствующих батарей.
Трехдневная попытка Краснова и Керенского овладеть рабочей столицей, таким образом, разбилась о революционную стойкость бал¬тийских моряков на фронте и о «строгий нейтралитет» войсковых час¬тей в самом ближайшем красновском тылу — в Царскосельском гар¬низоне.
Рано утром на следующий день я отправился по начальству.


Мне было известно, что красновских казаков в городе нет
потом оказалось, еще не заняли Царское село и совететские.В гарнизонном совете, опустошенном, безлюдном комитете сегодня, мне наконец удалось узнать от случайных посетителей, что красногвардейцы находятся в трех верстах от города, на станции Александровской. Отправляюсь туда пешим порядком, по прелестной полевой аллее, немного грязной, заезженной колесами, но безопасной.
На станции, занятой отрядом Сиверса и матросами, никто не обратил внимания, что с неприятельской стороны пешим к ним идет неизвестный военный человек, хотя патрули rpyппами ходили из дома в дом по станционному поселку в поисках оружи и продуктов. Ни Дыбенко, ни Муравьева здесь не было, и мне сказали что они уже находятся в Гатчине. Удивляюсь немного, но с первым сборным местным поездом еду туда.
В Гатчине сразу же обнаружилось, что мне дали неверную информацию: Дыбенко и Муравьева здесь нет. Оба гатчинских вокзала занимали красновские казаки, и в городе распоряжался еще Красновский комендант. Но общая обстановка и тут была такой же, как и в Царском селе: местный гарнизон держал нейтралитет и на стороне Временного правительства находились только пришлые казаки и оди¬ночки-офицеры. Ходить по городу можно было свободно, на улицах много публики.

 Отправлено: 24.03.13 11:37. Заголовок: Штаб генерала Красно..

Штаб генерала Краснова и почти вся его наличная вооруженная
сила находилась в огромном бывшем царском дворце. В нем же раз¬местился Керенский со всем своим немногочисленным окружением. Только отощалые казацкие лошади были на улице и в парке, с голо¬духи обгрызая старинные липы, к которым они в большинстве своем были привязаны. Ко дворцу часто приезжали и от него уезжали автомобили, мотоциклеты и пролетки. Видно было, что здесь сосредоточилась последняя надежда недавних российских правителей.
На некоторых углах вывешен четкий типографский приказ генерала Краснова, командующего экспедиционной армией, предписывающий всем офицерам местного гарнизона явиться к нему в штаб к десяти часам утра, сегодня. Всем ослушникам угрожал свирепый военного времени.. У собора стояли
Я вспомнил, читая этот приказ, о вчерашнем офпиерсксл ддреС нии и решил «явиться» тоже. Время было как раз подходят за. был указан. У дверей — часовые, но меня опять пропустили.
И опять я очутился на обособленном офицерском собрании. Только народу было значительно меньше: шансы генерала по- видимо, пошатнулись. Председательствовал толстый, полковник, комендант города, а речь держал Савинков.
Войтинский, совсем присмиревший, опустивший голову, индейский петух.
Савинков и тут был категоричен, четок и краток.
С (планом) обороны Гатчины, он согласен, но хотел бы зару работы доверием местного гарнизона. Доверие ему выражается простым голосованием. вопросов нет и нет желающих говорить по «текущему вопросу» только некоторые сильно ропщут: «Для чего, черт возьми, предлагают явиться, угрожая военно-полевым судом? Неужели только для того,чтобы поднять руку за Савинкова?»
Только за этим! И собрание-то это созывалось по инициативе Савинкова.Отныне он хочет чаще советоваться с офицерами. Отныне офицеры являются его единственной и последней опорой. этому террористу и метателю бомб в царей теперь хочется, видимо породниться с русским офицерством. Ссылка на «закон военного времени»- так себе, простая форма! У дверей офицерского собрания и здесь шум, хотя и значительно меньший . Несколько вихрастых казачьих голов очень интересуются: Какие такие секретные вопросы обсуждали господа офицеры?
— Уж не замышляют ли они измены?
— Не думают ли о предательстве?
Среди них и мой вчерашний знакомый вахмистр — комитетчик. Мы здороваемся, как старые приятели, и он нисколько не удивлен, что встречает меня здесь, в дверях такого строгого учреждения.
Рассказываю ему об офицерском собрании, он мне — о настрое¬ниях среди казаков. За одну ночь с ними произошла большая переме¬на. Теперь вахмистр стоит за немедленный мир с большевиками. И только этот вопрос его сейчас особенно интересует. Жалеет очень, что отказался вчера стать делегатом, быть может, незачем было бы и в Гатчину возвращаться.
Идем с вахмистром в винный погребок, который хотя и закрыт с улицы, но со двора пройти в него можно. Здесь в присутствии встре¬ченного хозяина и двух его молодцов выпиваем бутылку кислого вина искрепляем нашу дружбу. Вахмистр записывает для меня свой адрес. Рассказывает мне, как богато живет его батько, какие у них конюшни и обязательно приглашает к себе в гости, как только наступит «замирение». Зовут вахмистра Игнатом Федоровичем Моисеенко обязательно хочет уплатить за вино один. Мы долго спорим по этому пункту, нам очень весело, и я наконец уступаю, к его
радости.
Договариваемся с Моисеенко, что я непременно приду на заседа¬ние , в комитет казачьих частей, которое состоится сегодня и на котором представители ряда комитетов и в том числе комитета Донской дивизии будет обсуждаться вопрос о мире с большевиками. Нам кажется, что погода стала иной, на лицах встречных меньше забот. У самого дворца, группа солдат и казаков бурно обсуждает Красновский приказ, и по смелым жестам, по уверенному

тону в голосах чувствуется, что генеральские силы надрезаны, что развязка действительно близка.
Заседание всех сотенных, батарейных, полковых и дивизионных комитетов красновской экспедиционной армии. Сотен пять народу не меньше. За исключением дежурных конюхов, больных, активно не согласных и пассивных, здесь почти весь наличный казачий комитетский состав. Офицеров очень мало. И нет совсем никого из руководящей штабной головки. Тем лучше!
Председателем избирается вихрастый подъесаул, представитель донского дивизионного комитета, левый эсер. Уверенным, привычные и крепким командирским голосом руководит он заседанием.
Собрание ведет себя очень бурно. Комиссар обороны Гатчины Бо¬рис Савинков, в новых начищенных крагах, с красивым желтым хлад стом в руке, пытается и здесь протащить себе доверие. Ему долго совсем не дают говорить, наконец подавляющим большинством предлагают выбраться вон из зала. Савинков сначала храбрится, кричит и требует, ссылается на то, как он вместе с Каляевым бросал бомбу в великого князя Сергея Александровича, какой он истинный народник и революционер. Собрание это трогает очень мало, казаки понимакя одно: поддерживать Савинкова — значит поддерживать войну, а они собрались сюда, чтобы ее кончить. Шум и свист усиливаются. Негодование и протест возрастают. Комиссару обороны Гатчины, как побитой собаке, приходится поневоле уходить с заседания, хотя ему и очень не хочется, и очень обидно.
О том, что надо примириться с большевиками, спору уже нет. Против такого предложения выступают очень немногие, да и те оспаривают его под соусом нейтральности, невмешательства, как бум то бы не казаки, а кто другой были до сих пор самой активной контр революционной силой. Весь сыр-бор загорелся из-за деталей, из-за самой техники мирных переговоров. Как вести? Кому? На какой платформе?
— Надо требовать гарантий!
— Чтобы никого не трогали!
— Чтобы не было арестов!
Это кричит одна сторона, размахивая и лохматыми шапками, ■ жилистыми руками, и шашками, и чем только можно.
— Надо, чтобы у нас сохранили оружие!
— Чтобы нас немедленно отпустили домой!
— Организованно!
— На Дон!
— На Уссури!
— На Амур!
— А там еще посмотрим!
— А там еще поговорим!
А это надрывно кричат с другой стороны, с передних скамеек Щ от стола президиума, перебивая один другого.
И первое, и второе, и третье предложения, и все почти дополнения
к ним принимаются единогласно, поднятием рук и шапок. Вопрос, казалось бы, исчерпан.
Но откуда-то вынырнул блондинистый, безусый, в форме телегра¬фиста, тонкий викжелевец:
— Товарищи! А как же с новым правительством? Неужели вольные казаки не примут участие в его формировании? Не дадут своего совета? Не скажут крепкого казацкого слова? Надо потребовать от большевиков, чтобы они обязательно сговорились с другими партия¬ми. Чтобы правительство было всеобщим, социалистическим, народным! Чтобы... — Требуем!
— Настаиваем!
— Поддерживаем!
— Дело такое, общественное!
— Надо поддержать обязательно!
Следующий вопрос, который требуется разрешить: от чьего имени будет говорить мирная делегация? От казаков? От штаба? От Керен¬ского? И сколько делегаций надо выбирать? Две? Одну? Из скольких человек каждую? Из пяти? Семи? Десяти?
Решено, наконец, избрать одну делегацию. Ей поручается догово¬риться со штабом, чтобы дал в нее своего представителя, и с Керен¬ским, чтобы послал мирного делегата от себя.
— Или лучше пусть сам едет!
— Лучше сам, конечно. Лично!
— Прямо к Ленину!
— В Совнарком!
— В революционный комитет!
Опять несутся сильные, звонкие и задорные голоса со всех
сторон.
После этого состоялись выборы и самой делегации. Попадает в нее и председатель собрания, и вахмистр Моисеенко, к несказанной его радости, которую он даже не желает скрывать. Значит, не зря он орал во все горло! Не напрасно расточал свое казацкое красноре¬чие, выступая почти по каждому пункту!
Повестка исчерпана. Иных делегатов «качают» на руках, высоко, но бережно взбрасывая вверх. Вид почти у всех довольный, празд¬ничный. Шутка ли оказать! Скоро, может быть, даже завтра домой, в свои хутора и деревни! Увидеть жен, пображничать со станич¬никами.
Гатчина, в особенности, солдатская и рабочая, волновалась. Со¬ветских отрядов еще не было, их ждали с нетерпением и любопыт¬ством с часу на час, митингуя и в клубах, и под открытым небом.
На Варшавском вокзале среди железнодорожников возбуждение: из Александровской говорит по прямому проводу сам Дыбенко и ка¬тегорически требует, чтобы к аппарату позвали генерала Краснова или начальника его штаба. Но телеграфисты, связанные «строгим ней¬тралитетом» своей викжелевской организации, боятся нарушить дис
циплину и не знают, что им делать. Каждую минуту они совещаются, куда-то звонят по телефону и наконец сообщают Дыбенко, чтобы получил «разрешение от «Викжеля». Он, видимо, ругает их смачным матом, от которого барышни краснеют и трясут кудряшками, a чины возмущенные пожимают плечами.
Весь этот эпизод происходит на моих глазах. Я уговариваю телеграфиста дать мне возможность поговорить с Дыбенко. Но безуспешно!
За моей спиной нет никакой вооруженной силы, хотя бы трех четырех решительных солдат. Они бы, конечно, тогда допустили меня к аппарату, «подчиняясь насилию» и заявив свой протест «все»! всем, всем».
Здесь же, на телеграфе, сидит румяный красновскнй казак — «для связи от штаба». Он видит и слышит все, но ни во что не желаем больше вмешиваться, так как с сегодняшнего утра для себя решили по примеру телеграфистов, «держать строгий нейтралитет». Поэтому казак ничего не замечает, а чтобы его не втянули в инцидент с Дьм бенко «как свидетеля», на некоторое время уходит из аппаратной на улицу подышать свежим воздухом.
Под вечер на центральном бульваре встречаюсь с казаками-комитетчиками, которых видел на заседании. Все они с красными бантами, с выпущенными чубами разгуливают по тротуару и деменстративно-задорно не отдают чести своим офицерам. Некоторые из них на радостях, очевидно, — побывали в винном погребке, и это весьма заметно. Спрашиваю одного, другого о новостях. Охотно, с вымышленными подробностями рассказывают, что у Керенского было специаль ное заседание и от Временного правительства с мирными предложе ниями к большевикам едет сам капитан Кузьмин.
В эту же ночь в Гатчину приехал товарищ Дыбенко вместе с да легацией от красновских казаков; он договорился с ней о выдаче Керенского и подписал на свою личную ответственность особое соглашение.
Но красновцы нарушили это соглашение первыми. Они помогли Керенскому бежать.
На другой день генерал Краснов и полковник Попов были арестованы и поручик-большевик Тарасов-Радионов привез их в комендатуру Смольного. Но здесь и генерал Краснов и полковник Попов дали «честное офицерское слово», что больше не будут выступать протии Советской власти, и были отпущены на все четыре стороны.
Красновские казаки, напутствуемые рабочими-красногвардейцами, с песнями и музыкой поехали в свои станицы.
Гатчинская эпопея была закончена.
Обратный путь в Сибирь я проехал вместе с фронтовиками, и на этот раз наши интересы сходились.
Но ехали мы очень долго, больше трех недель. За это время питерские рабочие-красногвардейцы, матросы и солдаты одержали ряд новых побед. Городская дума была переизбрана, и большинство в ней получили большевики. Эсер Руднев уступил свое место большевику Калинину, который был избран Питерским городским головой. Контрреволюционный комитет «Защиты родины и свободы» потерял свою опору и должен был самораспуститься.
Активные эсеры, меньшевики и кадеты уезжали из пролетарской столицы в провинциальные города и на отдаленные окраины, чтобы отсюда повести новое наступление на Октябрьскую революцию, на Советскую власть.

 Отправлено: 24.03.13 11:50. Заголовок: А вот почему поссори..

А вот почему поссорился Парфенов с большевиками.
В апреле 1918г. Парфенов и несколько других членов Алтайского губисполкома отправили Лаврентьеву секретное письмо, где просили его выставить свою кандидатуру на пост Председателя Алтайского губисполкома взамен Устиновича, считая его человеком непорядочным и не на месте.Однако Лаврентьев отказался и это письмо обнародовал.После чего Парфенова выгнали со всех постов в Губисполкоме.Биография его с июля 1918г. по январь 1920г. - документально ничем не подтверждена.

 Отправлено: 24.03.13 12:56. Заголовок: Спасибо, Юрий Иванов..

Спасибо, Юрий Иванович за "Поход на Гатчину"!
Ранее приходилось писать об участии енисейских казаков в мятеже Керенского-Краснова (Альманах 2: "На Петроград!"). Теперь было интересно узнать, что происходило в лагере противника...

 Отправлено: 20.04.13 21:22. Заголовок: На соглашательских постах

Начинаю выкладывать скан редкой книги П.С.Парфенова "На соглашательских постах".Книга ветхая. за качество не взыщите.

 Отправлено: 21.04.13 09:36. Заголовок: http://f4.s.qip.ru/x..

 Отправлено: 21.04.13 09:41. Заголовок: http://f2.s.qip.ru/x..

 Отправлено: 21.04.13 09:42. Заголовок: .