|
| |
Сообщение: 504
Зарегистрирован: 18.08.17
Откуда: Российская Федерация, Кинешма
Репутация:
1
|
|
Отправлено: 24.06.20 13:53. Заголовок: Переговоры летом 192..
Переговоры летом 1920 г. генерала Пепеляева с красными в Харбине. Красный остров. Воспоминания, очерки и документы о борьбе за власть Советов на Амуре. 1918-1922. Хабаровск, 1967. С.232-250. Поступило сообщение о приезде из Харбина в Благовещенск делегации от генерала Пепеляева. На следующий день члены ревкома и редактор «Амурской правды» П. Н. Караваев встретились с четырьмя членами пепеляевской делегации, полковниками бывшей колчаковской армии. Среди них выделялся крупным ростом, молодым румяным лицом и приятными непринужденными манерами полковник Буров — начальник пепеляевского штаба. Обращал на себя внимание полковник с добродушным простым русским лицом — командир одной из колчаковских дивизий Бондарев. Остальные два полковника — Зуев и Остроумов — занимали крупные посты в штабе Первой Сибирской армии Колчака. Этой армией и командовал генерал Пепеляев — брат премьер-министра колчаковского правительства. Пепеляевские делегаты были в черных костюмах и белых рубашках. Ни на одном из нас не было белой рубашки, а тем более галстука. Члены ревкома довольствовались сильно поношенными пиджаками или выцветшими гимнастерками, на ногах латаные-перелатаные сапоги. Только военный комиссар Смагин выделялся аккуратным военным костюмом и начищенными до блеска сапогами с узкими и высокими голенищами. Нужно было найти слова и форму обращения, чтобы рассеять создавшуюся напряженность. Поднялся Трилиссер. Он заговорил своим густым басом. Это придавало ему особую солидность. Обращаясь к членам ревкома, он сообщил о приезде делегации от генерала Пепеляева из Харбина. Затем, обращаясь к делегатам, торжественно произнес: — Господа делегаты! Амурский военно-революционный комитет вас слушает. Первым поднялся полковник Буров. — К сожалению, я не могу назвать вас ни господами, ни товарищами. Думаю, вы меня поймете, если скажу, что кем бы вы нас ни считали, мы остаемся русскими людьми. Мы приехали к вам не в качестве кающихся грешников. Мы приехали в поисках дороги на свою родину. Наступило минутное молчание. Даже Черновол и Безродных с большим вниманием слушали Бурова, с любопытством рассматривая его. Отодвинув кресло, встал массивный полковник Бондарев. Его пышные усы были лихо закручены. — Все, что сказал здесь полковник Буров, мы полностью разделяем. Позвольте мне быть откровенным. Все мы по профессии люди военные. До революции служили царю, воевали против Германии. Началась революция, стали служить сначала Временному правительству, а затем верховному правителю Колчаку. И всюду мы терпели поражение. Поневоле пришлось задуматься, почему это так? Некоторые считают, что нос иным людям задумываться не полагается. А мы ВОТ стали думать — правильный ли мы путь избрали. И решили, что неправильный. Черновол обратился к Бондареву: — Как вас назвать, не знаю. Вы уж извините. Очень хорошо вы здесь говорили о России. А не приходилось ли, случаем, вам быть карателем сибирских партизан? Мне, мужику и партизану, очень интересно это знать. Приеду в свою деревню, и меня начнут расспрашивать. А я ни в зуб ногой. Бондарев поднялся. — Если разрешит председатель, могу ответить на ваш вопрос. — Пожалуйста, пожалуйста, господин полковник, — сказал Трилиссер. — По должности я — командир дивизии Первой Сибирской армии. Она состояла из мобилизованных солдат. Не скажу, что это были плохие солдаты, но воевали они против Красной Армии без души, из-под палки. Перед Омском от дивизии остались рожки да ножки. Нас много раз пополняли, но результат был тот же. На подходе к Красноярску моя дивизия перестала существовать. Почти все солдаты перешли на сторону Красной Армии или ушли к партизанам. Мог ли я быть карателем против партизан с такими солдатами, даже если бы сам захотел? Думаю, вы легко меня поймете, если скажу, что я и сам не очень верил в победу Колчака. Об остальном я сказал. Председатель ревкома рекомендовал делегации выделить уполномоченного для связи с органами революционной власти. Они остановились на кандидатуре Бурова. Ему было сообщено, что полковники могут возвращаться в Китай. Ревком обсудит вопрос о встрече представителя Военно-революционного комитета с Пепеляевым. На следующий день мне вручили мандат на поездку в Харбин. Мандат был выписан на шелковой ленте. Он хранится сейчас в Ленинградском музее Октябрьской революции. Документ этот я зашил в подкладку рукава. Я получил также паспорт на имя Павла Ивановича Морозова, который в качестве уполно/236/моченного «Амурского кооператора» направляется для ведения коммерческих сделок в Китай. Вместе со мной следовал член ревкома Сергей Бобринев. Мы с ним даже «не были знакомы» друг с другом. Сергей должен был наблюдать за мной со стороны и в случае необходимости прийти на помощь. Нас сопровождал Буров. Двухпалубный пароход «Черный дракон», еще недавно называвшийся «Дмитрий Донской», с высокой трубой и огромными колесами за кормой, медленно отчалил от пристани Сахаляна. Верхние каюты занимали русские белоэмигранты, покинувшие родину и искавшие счастья в чужих краях. Приходилось быть настороже. Буров иногда заходил ко мне в каюту, рассказывал о настроениях пассажиров, особенно офицеров, с которыми он легко заводил знакомства. «Черный дракон» часами простаивал на бесчисленных пристанях. Проплыли узкий Хинган с его высокими отвесными скалами. Наконец, вошли в Сунгари. Навстречу нам плыли целые караваны парусных шаланд. Только на десятый день «Черный дракон» бросил якорь на пристани Харбина. Город состоял из четырех районов. В двух из них — Харбин-пристани и Новом городе — преобладало тогда русское население. У меня была явка подпольной организации большевиков, я остановился на конспиративной квартире. Харбинская подпольная организация работала в трудных условиях. Руководил ею товарищ Шульженко. Городской комитет партии издавал газету «Вперед», редактировал ее Давид Хаит. Незадолго до моего приезда, 29 июля 1920 года, харбинские белогвардейцы организовали в соборе панихиду по офицерам, расстрелянным в Приамурье по приговору трибунала за жестокие расправы над мирным населением. Заодно попы служили молебен и по японским самураям, которых настигла карающая рука амурских партизан в Николаевске. Имея на руках документы «Амурского кооператора», я легко установил связи с отделением «Центросоюза» (белоэмигрантским, работавшим на Колчака), а через него — с юркими интендантами бывшей кол-чаковской армии. Они знали всю подноготную жизни Харбина, кишевшего спекулянтами и представителями различных фирм, торговавших всем чем угодно, вплоть до пулеметов. В знойный июльский день состоялась моя первая встреча с генералом Пепеляевым. Для пущего антуража к особняку Пепеляева я подкатил на огромном открытом «драндулете» неизвестной марки. Автомобиль грохотал по булыжной мостовой, словно немазанная и разбитая телега, испуская клубы ядовитого-дыма. Снабдил меня лимузином колчаковский интендант Трофимов. Из-за стола навстречу мне поднялся, застегивая на ходу пуговицы кителя, военный с генеральскими погонами, высокий, с хорошей военной выправкой, лет сорока. — Вы будете генерал Пепеляев? — спросил я, подходя вплотную и стараясь разглядеть выражение его лица. Сидевшие за столом игроки повернули голову в нашу сторону. — Да, я, — негромко ответил он, стараясь загородить сидевших за столом. — А вы кто такой? — в свою очередь поинтересовался он. — Я — представитель Амурской революционной власти. Прибыл для личной встречи с вами. На лице генерала появилось недоумевающее выражение и растерянность. — По-моему, это недоразумение. В посылке делегации участия я не принимал. Тем не менее, от личной встречи, как вы сказали, не отказываюсь. Пройдемте в кабинет, — холодно, но любезно пригласил хозяин. Кабинет размещался в одной из боковых комнат. На стенах развешено оружие — скрещенные шашки, винтовки, пистолеты разных эпох, кривые турецкие ятаганы и огромные кавказские кинжалы. У стены походная кровать, накрытая серым солдатским сукном. У окна стол и несколько простых стульев. На противоположной стене карта России. Весь этот стиль должен был показывать посетителю, что хозяин кабинета, несмотря на свой высокий пост, ведет суровую жизнь солдата. — Прежде чем начать разговор, господин генерал, — сказал я, когда мы уселись, — позвольте рассеять одно недоумение. Знают ли ваши уважаемые гости, с кем вы предполагаете вести беседу? Согласитесь, это не праздное любопытство. — Не думаю, — помолчав, ответил Пепеляев. У меня бывает много посетителей. Впрочем, можно предполагать, они догадываются. Ведь о вашем прибытии, как и о целях поездки группы старших офицеров на Амур, которая именует себя «делегацией генерала Пепеляева», узнала русская пресса. Харбинские газеты «Русский голос» и особенно «Заря» подняли шум о каких-то изменниках родины, продавшихся большевикам. — Если вы не оставили, господин генерал, своего намерения, — снова обратился я к Пепеляеву, — установить контакт с представителями революционной власти в России, позвольте задать вам еще некоторые вопросы. — Да, да! Я слушаю вас. — Нам до некоторой степени известны ваши взгляды на политическое устройство России. Но хотелось бы знать, к какой политической партии вы принадлежите? — Готов ответить. Я — трудовик! — заявил Пепеляев. — Это всем известно. Мы воевали за Учредительное собрание. Мы подняли оружие против комиссаров и большевиков, захвативших власть в России. Но мы потерпели поражение. И в этом наше глубокое несчастье. — Можно ли считать, что ваш старший брат, премьер-министр, и Колчак также воевали за Учредительное собрание? Пепеляев поморщился при упоминании о брате, расстрелянном вместе с Колчаком по приговору Иркутского ревкома, отвернулся и ответил не сразу. — Мой брат принадлежал к кадетской партии, — глухо заговорил он. — Так же, как и адмирал, он боролся за восстановление в России монархии. Я задал следующий вопрос: — Какой пост вы занимали в армии Колчака и имел ли к вам отношение корпус генерала Каппеля? Генерал, будто вспоминая что-то далекое, помедлив, сказал: — Я командовал Первой Сибирской армией. В ее составе находились все рода войск и несколько соединений, в том числе корпус Каппеля. Этот корпус, пройдя тяжелые испытания, сейчас находится в Забайкалье. По-моему, он попал в тяжелое положение. Подчинен невежественному казаку Семенову. Мы никогда не считали его русским человеком, — с горькой усмешкой воскликнул Пепеляев. Он поднялся и зашагал по кабинету. Я возразил: — Позвольте, господин генерал, как же понимать вашу совместную с этим невежественным казаком борьбу против русского народа? Значит, у правительства Колчака было что-то общее с Семеновым? — По-моему, тут все ясно, — горячо возразил Пепеляев. — Семенов верой и правдой служит японскому микадо, исконному врагу России. Он готов продать самураям весь русский Дальний Восток, вплоть до Байкала. С ним нам не по пути. — А разделяют ли ваше мнение по этому вопросу все подчиненные вам командиры и начальники штабов? — Не ручаюсь, — резко и горько признался Пепеляев. Я спросил, как Пепеляев относится к Советской России и думает ли возвратиться на родину, искупить свою вину. Генерал задумался. — Как человек военный, я был далек от политики. Каждый из нас решает по-своему. Учтите, что я не один. У меня много друзей, с кем я должен согласовать свои возможные решения. В связи с этим, в свою очередь, я хочу задать вам вопрос: а что ожидает меня и мою группу в случае возвращения в Россию? Можно ли рассчитывать, что нам будут предоставлены условия, достойные нашего положения? Я объяснил Пепеляеву, что не имею полномочий решать такой вопрос и распределение должностей не входит в мою компетенцию. Харбин — не подходящее место для таких разговоров. — Возвращайтесь в Советскую Россию, там и решим. Мы стояли друг против друга, каждый думал, каким все-таки будет результат нашей встречи. Пепеляев, видимо, колебался. — Подумаем, подумаем, — неопределенно произёс он. Буров и Бондарев, а также другие пепеляевские офицеры твердо решили вернуться на родину. По моему совету они покинули аристократический Новый город и перебрались в. более демократический и многолюдный район Харбин-пристань. На одной из встреч с группой полковника Бурова было решено создать с целью вербовки и агитации за возвращение на родину организацию под названием «Брусиловский комитет». В него вошли полковники Зуев, Остроумов и другие. Переехали в Благовещенск полковники Буров и Бондарев. Полковник Буров стал начальником штаба Амурской революционной армии, а полковник Бондарев начальником стрелковой бригады.
|